с остатками гарнизона в форт Сан-Кристобаль, но после недолгого сопротивления также были вынуждены сложить оружие.
Осада Бадахоса обошлась французам примерно в 1500 убитых и раненых и 3000 взятых в плен; но Веллингтону она стоила 6 тысяч человек, то есть намного больше, чем в любом из его сражений. Тем не менее он достиг своей цели: его замысел воспользоваться днями, когда происходили несогласованные передвижения французских армий, чтобы захватить по очереди Сьюдад-Родриго и Бадахос, был исполнен! Французы лишились Сьюдад-Родриго и Бадахоса, Португалия для них закрылась, а Испания открылась англичанам!
Как и в 1810 году, в 1811-м все комбинации в Испании закончились неудачей и все посланные подкрепления оказались бессильны. Маршал Сюше оставался в Валенсии, располагая достаточными средствами для сдерживания края, но не имел средств для удаленных действий; маршал Сульт в Андалусии располагал силами, недостаточными ни для взятия Кадиса, ни для сражения с англичанами, если бы те захотели двинуться на него после взятия Бадахоса, что было, впрочем, маловероятно; маршал Мармон на севере, где англичане действительно намеревались ударить либо по Мадриду, либо по линии коммуникаций французских армий, мог собрать 40 тысяч человек против лорда Веллингтона, располагавшего 60 тысячами солдат.
Таково было положение в Испании после того, как туда отправили 150 тысяч человек подкреплений в 1810 году, 40 тысяч опытных солдат и 20 тысяч новобранцев в 1811-м, и это помимо 400 тысяч человек, вступивших на Иберийский полуостров с 1808 по 1810 годы! Из этих 600 тысяч осталось 300, из которых только 170 тысяч солдат были способны к активной службе; и наконец, не более 40 тысяч из этих 170, при условии правильного маневрирования, были способны прикрыть Мадрид и Вальядолид, столицу и всю линию коммуникаций!
Наученный опытом, уяснивший, как трудно отдавать уместные приказы издалека, Наполеон в минуту отъезда из Парижа принял решение пожаловать Жозефу верховное командование всеми действующими в Испании армиями, не оставив ему, правда, никаких предписаний относительно линии поведения, которая могла бы еще всё спасти. Он удовольствовался тем, что дал всем приказ повиноваться королю, не думая о том, как поведут себя в отношении власти Жозефа, столь долго отрицавшейся и подвергавшейся осмеянию, Сюше, Сульт и Мармон.
Журдан, призванный стать начальником Главного штаба, составил рассудительную и исполненную смысла памятную записку, обнажавшую все неприглядные стороны создавшегося положения, и отправил ее в Париж. Прежде чем рассказать, как ответил на нее Наполеон и, что важнее, как ответили сами события, нам нужно перенестись на Север, к другой бездне, куда Наполеон, увлекаемый своим необузданным гением, собирался ринуться вместе с собственной фортуной и, к сожалению, с фортуной Франции.
XLIII
Переход через Неман
С ноября Наполеон и Александр занимали выжидательную позицию, продолжая вооружаться и готовиться к войне. Александр не желал войны и страшился ее, однако решился скорее воевать, нежели принести в жертву достоинство своего народа и перспективы торговли, а тем временем старался завершить противостояние с Турцией военным либо дипломатическим путем. Наполеон же исполнился решимости воевать более из честолюбия, чем по склонности, и готовился к войне чрезвычайно активно, ибо был убежден, что она рано или поздно состоится, если он будет требовать от России столь же абсолютного подчинения, как от Пруссии и Австрии. В таком положении, когда уже всё было сказано о захвате Ольденбурга, о приеме нейтральных кораблей в российских портах и об обоюдном желании вооружаться и когда уже нечего было сообщить друг другу об этих набивших оскомину предметах, Наполеон и Александр молчали и действовали. Организовывал корпус один, тотчас организовывал и другой; передвигал корпус к Двине или Днепру один, к Одеру или Висле передвигал другой. Все здравомыслящие и честные люди в России, Франции и во всей Европе с болью понимали, что взаимное молчание и подобные действия приведут к войне, и тогда прольются реки крови от Рейна и до Волги. Лористон без устали писал в Париж, что в Санкт-Петербурге не хотят войны и что если Франция согласится несколько пощадить русское самолюбие и уступить что-нибудь герцогу Ольденбургскому, а также удовлетворится чуть более строгими мерами русских против английской торговли, мир удастся сохранить, что бы ни случилось в других частях Европы. Сокрушенный тем, что его не слушают в Париже, Лористон добивался, чтобы к нему прислушались в Санкт-Петербурге, стараясь показать бесполезность и опасность новой войны с Наполеоном (в чем он был совершенно убежден) и повторяя, что продолжение натянутого и неловкого молчания подведет вскоре обе стороны к краю пропасти. Он настойчиво и с достоинством честной убежденности просил, чтобы отправили инструкции в Париж князю Куракину, дабы он добился удовлетворительного объяснения по всем спорным пунктам, ибо ничто из того, что разделяет две державы, повторял Лористон непрестанно, не стоит войны.
Берлинский и Венский кабинеты действовали в том же направлении, один добросовестно, другой из осторожности. Пруссия видела в новом европейском конфликте новые опасности, к тому же обязательство принять сторону Наполеона в случае войны ранило патриотические чувства Фридриха-Вильгельма. Поэтому он пламенно желал мира, горячо просил Санкт-Петербург сохранять спокойствие и предлагал даже свои услуги в качестве посредника, каковые демарши Россия приняла с пренебрежением, ибо была обижена тем, что Пруссия оказалась не на ее стороне. Австрия, хоть и предчувствовала, что война Франции с Россией предоставит ей случай поправить свои дела за счет той или другой державы, всё же боялась войны, понимая, что придется сделаться союзницей Франции. По этой причине она также не переставала ратовать в Санкт-Петербурге за мир, однако ее предложения о посредничестве встретили столь же дурной прием, как и предложения Пруссии.
Непрестанные разговоры о том, что нужно объясниться, прежде чем с оружием кидаться друг на друга, что князь Куракин отслужил свое и способен только к представительству и не сумеет утишить ссору, вынудили Санкт-Петербург обратить взоры к человеку, весьма пригодному для восстановления взаимопонимания, если оно еще было возможно, – к главному секретарю русского посольства в Париже Нессельроде. Этот еще молодой, но уже отличившийся, умный и проницательный человек, внушавший большое доверие Александру и принимаемый Наполеоном всерьез в гораздо большей степени, чем князь Куракин, находился в ту минуту в Санкт-Петербурге в отпуске. Нессельроде подумывали послать в Париж с инструкциями и полномочиями для объяснения по всем спорным вопросам, обострившимся скорее не от того, что было сказано, а от того, что сказано не было. Нессельроде выказал себя польщенным столь высокой миссией и готов был на всё ради ее успеха. Однако то, что льстило ему, вызывало ревнивую досаду Румянцева, весьма заинтересованного в предотвращении войны, но обеспокоенного успехами молодого дипломата. Румянцев задел гордость Александра замечанием, что российский император может показаться
