Он снова будет прикован к дому.
Его внимание привлекла вспышка слева. Через три секунды из толпы выбежал даймон. Обнажив клыки, он зарычал на Зарека, как будто понятия не имел, перед кем оказался.
Зарек дьявольски улыбнулся в предвкушении действий даймона.
— Какого черта, ты кто? — спросил даймон, поняв, что не может запугать его.
Зарек насмешливо изогнул губы:
— О, пожалуйста, позволь описать мою работу. Я — Темный Охотник, ты — даймон. Я бью, ты истекаешь кровью. Я убиваю, ты умираешь.
— Не в этот раз, — даймон напал.
Действуя на уровне инстинкта, Зарек схватил его за горло и убил при помощи когтя.
Даймон уже превратился в пыль, когда из толпы выбежал Валериус.
Римлянин тяжело дышал, похоже, преследуя этого даймона. Валериус посмотрел на Эша, кивнул ему и застыл, увидев Зарека.
Зарек криво улыбнулся.
— Сюрприз, — спокойно сказал он, — спорим, ты не видел, кто пришел.
Не сказав больше ни слова, он слился с толпой, предоставив Ашерона и Валериуса самим себе.
ВАЛЕРИУС
Новый Орлеан на рассвете
Братья. Это слово мучило его сердце, пока он смотрел на мраморный бюст в фойе своего дома. Это было лицо его отца. Это было лицо его брата.
Зарек.
Боль терзала душу, пока он стоял там и пытался примирить прошлое с настоящим. Почему он никогда не замечал сходства?
Он знал, почему. До сегодняшней ночи никогда по-настоящему он не присматривался к Зареку.
Жалкий раб низкого происхождения, Зарек настолько был ниже его внимания, что Валериус лишь мельком смотрел на мальчика.
Только один раз в жизни он действительно по-настоящему увидел его.
Сейчас уже он не помнил, за что избили Зарека, впрочем, так же, как не помнил, кто из братьев совершил деяние, за которое наказали раба. Это мог быть как его проступок, так и кого-то другого.
Валериус помнил только, что это был первый раз, когда он признал в Зареке личность.
Зарек лежал на полу, вымощенном камнем, обернув руки вокруг груди, обнаженный, с кровоточащей от многочисленных рубцов спиной. Глаза мальчика были безжизненными и пустыми. В них не было ни слезинки.
Тогда Валериус задался вопросом, почему мальчик не кричал, когда его так жестоко избивали, как вдруг до него дошло, что Зарек не кричал никогда.
Бедный раб не произносил ни слова, когда они избивали его. Независимо от того, что они говорили или делали, мальчик принимал это как мужчина, без рыданий, без мольбы. Только твердый, холодный стоицизм.
Валериус не мог понять, откуда в том, кто младше его, столько силы.
Не думая о том, что делает, он коснулся одного из рубцов на спине Зарека. Кровоточащая рана выглядела настолько болезненной, что он пытался представить, что почувствовал бы от одной такой, не говоря уже о полностью израненной спине.
Зарек не двигался.
— Тебе нужно… — у Валериуса сдавило горло в конце фразы.
Он хотел помочь Зареку, но знал, что если кто-то увидит, что он делает, наказаны будут оба.
— Что ты делаешь?
Он подскочил, услышав злой голос отца.
— Я… с-с-мотрел на его спину, — честно ответил он.
Отец прищурился:
— Почему?
— Мне было л-любопытно, — Валериус ненавидел себя за то, что всегда заикался в присутствии отца.
— Почему? Ты думаешь, ему больно?
Валериус слишком боялся отвечать. У отца был тот безразличный взгляд, который часто появлялся в его глазах. Взгляд, который означал, что теплый, любящий родитель исчез, а вместо него появился жестокий военачальник.
Так же сильно, как он любил отца, он боялся военачальника, способного на любой хладнокровный беспощадный акт, даже против своих сыновей.
— Ответь мне, мальчик. Ты думаешь, ему больно?
Он кивнул.
— Тебя это заботит?
Валериус сморгнул слезы прежде, чем они выдадут его. Это, правда, его волновало, но также ему было известно, что отец впадет в бешенство, если он осмелится сказать об этом вслух.
— Н-нет. Меня это не з-заботит.
— Тогда докажи это.
Валериус мигнул, вдруг испугавшись того, что это означает.
— Доказать?
Отец взял со стойки кнут и протянул ему.
— Дай ему десять ударов плетью, или я увижу, как тебе дадут двадцать.
Подавленный, Валериус взял кнут трясущимися руками и сделал десять ударов.
Непривыкший орудовать кнутом, он не попадал по спине Зарека, и плеть опускалась на нетронутые руки и ноги мальчика.
Чистая плоть, которую никогда не били прежде. В первый раз Зарек шипел и отскакивал от ударов, и последний из них разрезал ему лицо прямо под бровью.
Зарек кричал, прикрыв глаз ладошкой, и из-под грязных пальцев лилась кровь.
Валериуса затошнило от похвалы отца за то, что он ослепил раба на один глаз. Как ни удивительно, отец даже похлопал его по спине:
— Вот так, мой сын. Всегда наноси удар, когда они наиболее уязвимы. Однажды ты станешь прекрасным генералом.
Когда Зарек поднял глаза, пустота из них ушла. Правая сторона лица была в крови, но в левом глазу отражалась вся боль и мучение, которые он чувствовал, вся ненависть, скопившаяся внутри и вырвавшаяся наружу.
Тот взгляд иссушал нутро Валериуса и по сей день.
За этот дерзкий взгляд Зарек снова был избит отцом.
Неудивительно, что он ненавидел их всех. Этот человек имел на это право. И тем более теперь, когда Валериус узнал правду о его происхождении.
Он задавался вопросом, когда Зарек узнал правду. Почему никто никогда не говорил правды ему, Валериусу.
Он в гневе сжал каменный бюст отца.
— Почему? — вопрошал он, зная, что теперь никогда не получит ответа.
И прямо сейчас он ненавидел отца более чем когда-либо. Ненавидел кровь, текущую в его венах.
Но в конце концов, он был римлянином. И это было его наследие. Правильное или нет, он не мог отрицать его существования. Подняв голову высоко, он вышел из фойе и направился наверх, в свою спальню. Но когда взошел по лестнице, его снова захлестнуло. Стремительно развернувшись, он сбежал вниз и, выбросив ногу вперед, ударил по пьедесталу.
Бюст свалился на мраморный пол и разбился.
Новый Орлеан, тот же день
Когда вертолет взлетел, Зарек откинулся назад. Он отправлялся домой.
Там он, без сомнения, умрет.
Он был уверен, что если не Артемида убьет его, так это сделает Дионис. В ушах все еще звучали его угрозы. Ради счастья Саншайн он перешел дорогу богу, который может заставить его перенести ужасы еще более худшие, чем в прошлом.
Зарек не понимал, почему сделал это, разве что из-за того факта, что бесить кого-то доставляло ему удовольствие.
