раздался крик, который громко разнёсся над водой, хотя слов было не разобрать. Сен-Клер мимоходом подумал — в расстоянии ли тут дело или же крик прозвучал на незнакомом ему языке. Мессир Анри склонялся к последнему. Как главный военный наставник, Анри Сен-Клер считал проклятием многоязычие войск Ричарда. Анри постоянно и настойчиво твердил — не только Ричарду, но и всем союзным магнатам, военачальникам, командирам, готовым его слушать, — что успех столь масштабных военных действий во многом будет зависеть от чёткого взаимодействия и хорошей связи между отрядами.
Арабы (Анри всегда в первую очередь думал о врагах как об арабах и только потом — как о сарацинах, хотя последнее название теперь употреблялось чаще) имели два больших преимущества перед христианами. Анри Сен-Клер указывал на эти преимущества при каждом удобном случае. Во-первых, арабов было не счесть, как песчинок в пустыне. Саладин набирал своих воинов на огромной территории, протянувшейся от Аравии, Сирии, многолюдной Вавилонии и великой Персии через Палестину на запад, за дельту Нила к Египту и сопредельным территориям на севере Африки. Никто не оспаривал сообщений о том, что Саладин способен разом вывести в бой сто тысяч и более воинов. Причём воины султана не воевали до последнего: отбыв срок службы и исполнив свой долг, они отправлялись по домам, к своим семьям, на отдых, а их место заступали другие.
Вторым и самым большим преимуществом арабов перед франками являлся единый язык. Сен-Клер ловил себя на том, что не перестаёт этим восхищаться. Не важно, из какого края огромного исламского мира являлись воины, — все они говорили, а большинство из них даже читали на арабском. Конечно, выходцы из разных племён и земель имели свои языки, но это ничуть не мешало им свободно общаться с представителями других племён и народов. Во всей сарацинской державе существовала единая письменность, и порой Сен-Клер приходил в отчаяние от невозможности донести важность этого факта до высших командиров франков. В глазах военачальников крестоносцев все сарацины были неверными, а стало быть, дикарями, которые заслуживали внимания лишь постольку, поскольку с ними требовалось сражаться и истреблять их. У мусульман заведомо не могло быть ничего, что могли бы взять на вооружение христиане... Да и что за польза врагам от единого языка, если это всё равно не язык, а несусветная тарабарщина!
Не раз такое самонадеянное, равнодушное невежество франков приводило Анри Сен-Клера в ярость.
«Этим глупцам, — часто думал он, — кажется не важным, что их люди зачастую неспособны понять друг друга!»
Причём это касалось не только христиан, явившихся из разных стран, — скажем, французов, англичан, германцев, датчан и итальянцев. Нет, всё обстояло намного хуже: француз из Парижа не мог понять моряка из Марселя, и мало кто из уроженцев Марселя мог говорить на языке ок — наречии Лангедока. В Англии и во всех остальных странах христианского мира наблюдалось то же самое: люди из разных провинций одной и той же страны редко понимали друг друга.
Анри раздражённо фыркнул и выбросил эти мысли из головы. Всё равно они не приносили ничего, кроме досады и огорчения. В конце концов, взаимопонимание зависит не только от языка. Взять хотя бы его старого, ныне покойного, друга Торкиля, датского наёмника. Сен-Клер и Торкиль говорили на разных языках, но пережили вместе немало приключений, пока наконец в мелкой стычке у подножия Альп датчанина не уложил шальной арбалетный болт. Торкиль был большим любителем поесть и славился умением раздобыть еду где угодно, хоть в гробу. Его величайшим подвигом считался «захват в плен» молочного поросёнка под стенами города Гавра, во время одной из войн между королём Англии Генрихом и его мятежными сыновьями. Поросёнок сосал, когда Торкиль его сграбастал, и молоко свиноматки тонкой струйкой стекало из уголка рта сосунка. С тех пор запах жареной свинины будил в Анри воспоминания о той ночи и о сочном мясе — первом, которое Сен-Клер и его товарищи отведали за месяц с лишним.
Размышляя об этом и вспоминая тот случай, мессир Анри почувствовал, что проголодался.
Главный военный наставник отыскал свою котомку, куда сунул личный паёк: твёрдую наперчённую колбасу, несколько кругов козьего сыра, кувшин с оливками в рассоле и буханку всё ещё свежего хлеба, — и съел всё это, сидя в одиночестве на носу галеры. Потом он некоторое время следил за закатом солнца, заметив, как быстро похолодало с наступлением сумерек. В сгущающейся темноте Сен-Клер выпил немного воды, растянулся на палубе, завернулся в одеяло и, привалившись к корабельному борту, заснул под мягкий плеск волн.
* * *
Когда Сен-Клер проснулся, было ещё темно, однако он сразу почувствовал: вокруг что-то изменилось, хотя не сразу понял, что именно. Сперва ему показалось, что тишина стала более глубокой, а потом мессир Анри понял, что слышит тихие голоса.
Другие, видимо, тоже что-то почуяли: люди ворочались, просыпаясь, и начинали переговариваться.
Пока Анри спал, кто-то вставил зажжённый факел в металлический держатель на корабельном носу, почти над самой головой Сен-Клера. Странно, но огонь не колебался. Золотистые лепестки пламени, окружённого ровным ореолом, не мигали и не дрожали.
Глядя на факел с нарастающим изумлением, Сен-Клер вдруг понял, что корабль больше не покачивается под ним.
Где-то позади, на гребной палубе, раздался грохот, за ним последовала череда ругательств и других, менее узнаваемых звуков. Шум всё нарастал, и когда рыцарь наконец сел, протёр глаза ребром ладони и огляделся по сторонам, его посетило странное предчувствие.
Первым делом он взглянул на небо — не предвещает ли оно плохой погоды, — но не заметил ничего угрожающего. Небосвод был безоблачным, его омывал бледно-розовый и лиловый свет, а немногочисленные звёзды быстро тускнели в лучах утренней зари. Потом Анри встал и посмотрел на восток: на самом дальнем краю горизонта только-только показался ослепительный краешек солнца.
То было зрелище совершенной, ошеломляющей красоты... И, вспомнив, что сегодня Страстная пятница — день, в который благословенный Спаситель был распят ради спасения человечества, — Сен-Клер подумал, что нынче все предзнаменования должны быть благоприятными для людского рода.
Он слегка повернулся влево, чтобы посмотреть, заметил ли ещё кто-нибудь красоту рассвета, и слегка удивился при виде толпящихся у поручня людей, которые смотрели на водную
