на одного человека, пространством между натянутыми на рамы шкурами. Каданай зашёл, закрыл за собой дверь, позвал следующего, зашёл Демьян. Потом Анри, потом я, потом Северин, потом Дуня… Войти, закрыть дверь, шаман что-то шепчет изнутри, открыть другую, войти. Вообще у меня тоже вход через сени, а не просто так с улицы. И в других домах тоже. Не зря придумано, не только тепло зимой беречь.
Мы расселись, как в прошлый раз, вокруг очага, я украдкой нашла руку Анри и сжала пальцы. А Каданай, как и в прошлый раз, плескал в очаг и пел низко и глухо, и дым из того очага принимал очертания волчьей головы и разевал страшную зубастую пасть… но из той пасти не доносилось ни звука. Как в детском стишке – разевает кто-то рот, и не слышно, что поёт. Только здесь было не забавно, но страшно, очень страшно. Кажется, дух силился что-то Каданаю сказать… но не мог. И с громким хлопком исчез, только тоненькая струйка дыма поднялась из камней очага под потолок шатра, в дымоход.
- Дожили, уже и духи с нами не говорят, не хотят говорить, - пробурчал Демьян Васильич.
- Скорей уж, не могут, мне так показалось, - тихо ответил Алексей Кириллыч.
- Весьма похоже, что не могут, - согласился Анри.
Каданай же стоял на коленях у очага, держал ладони над камнями, что-то слушал… потом сжал ладони и со вздохом поднялся.
- Говорит – не пробиться, никак не пробиться к нам сюда, - шаман смотрел почти виновато.
- И что делать? – не поняла я.
- Молиться, матушка, будто не знаешь, - ответил Демьян Васильич.
С тем и разошлись.
Дома было мрачно – Асканио спал, и пока мы ходили, его сторожила Меланья. Дуня сменила её, взяла руку Асканио в свои и прикрыла глаза.
На кухне шептались Егор Ильич и Дарёна, увидели меня, вскочили. Дарёна вскочила, Егор поднялся.
- Ничего не узнали, - пожала плечами я. – Вдруг само рассосётся? Надежды мало, но она пока ещё есть.
Как-то так мы и решили – надежда ещё есть, ждём завтрашнего рассвета. Долго не сидели, песен не пели, историй не рассказывали. Ушли спать, да и всё.
А утром увидели, что туман никуда не делся. Более того, с поверхности озера на землю пополз лёд – обледенели скалистые склоны и спускавшиеся к берегу лестницы, ближние к воде заборы и сараи.
Мне вспомнилось страшное: «Лед наверх, туман вниз. Встретятся – дороги назад не будет. Ни для кого».
Только я не поняла, уже встретились, или ещё нет.
22. О чём мы позабыли
Два следующих дня не принесли нам никаких перемен.
Вся Поворотница сидела по домам, даже обычные гости почти не заглядывали. Заходили ненадолго разве что к ближайшим соседям, поэтому новости нет-нет, да и ходили. Наверное, все опасались – а вдруг не удастся вернуться домой? Кто-то, я слышала, ходил по двору, привязав себя верёвкой к дверной ручке, потому что стоило сделать шаг с крыльца – и ориентация терялась напрочь. Рассказывали про Прохора, дружка Пелагеиных сынков, что он как раз заблудился меж двух сараев во дворе – дровяного и с лодкой, полдня ходил, потом его нашёл отец и приволок за шиворот домой, уже изрядно замерзшего.
У нас постепенно приходил в себя Асканио. Был слаб, но уже язвил, правда, по мелочи. С Дуни не сводил восторженного взгляда. Говорил ей комплименты на своём родном языке – она, кажется, понимала. Молчала, ничего не говорила – кроме как по делу. А если ей вдруг нужно было проведать ещё кого-то в деревне, то её водил Северин. Откуда она узнавала – я не понимала, пока до меня не дошло, что в деле участвует ещё и Ульяна с её феноменальной способностью знать всё про всех. Хотя, как я опять же поняла, туман притупил остроту Ульяниного восприятия, и теперь она знала уже не всё, а только о самых ближних, или же самое важное.
Ещё никто не отваживался выходить на рыбалку. Вроде бы сынки Пелагеи попытались, скатились по ледяной корке на берег, расшиблись, едва не потерялись на льду, стоило только отойти на пару шагов от берега. И забор их двора обледенел после того, и стена сарая, и баня. Пелагея, и без того вечно мрачная, теперь вообще глухо молчала, а ближе к ночи дошла-таки до нас, держась за заборы, села в углу и молчала уже у нас.
Наверху, в крепости, тоже всё было без изменений. Там главным борцом с туманом оказался камердинер Анри Рогатьен, потому что он умел сделать стенам магическую защиту. Ещё туман боялся живого огня, поэтому все внизу топили печи, а наверху – камины. В шатре у Каданая горел очаг. Его сородичи тоже боялись и не показывались ни в деревне, ни просто на улице.
Вечером второго дня мы сидели у нас за столом – кроме обычных обитателей дома, там был выздоравливающий Асканио и Дуня, Ульяна и Платон Александрович, Каданай, Жак Трюшон, Северин и Меланья, и мы с Анри. Из местных приметных магов недоставало только отца Вольдемара, но он как раз весь день ходил по деревне и давил панику в зародыше. Навещал соседей, служил в церкви, что положено, и это определённо давало какую-то если не надежду, то веру в то, что как-нибудь оно устаканится и рассосётся.
Но это было для обычных людей – что, мол, верьте, и рассосётся. Магам как-то было понятно, что скорее всего, ничего не рассосётся, и нужно каким-то образом понимать, что это за напасть, и как мы можем от неё избавиться, желательно – навсегда.
- Что мы можем противопоставить очевидной злой воле? – спрашивал Анри. – Не пробовал ли кто-нибудь топить лёд, который поднимается от берега наверх? Туман разгоняется факелом, но слабо и ненадолго. А что у нас со льдом?
- Да пробовали, не поверишь, - отмахнулся Каданай. – Мои все пробовали – и так, и сяк, и вот так. Не берёт этот лёд ничего. На нём просто на ногах удержаться – уже целое дело, а ты говоришь – разгонять. Не хочет он уходить, он хочет охватить как можно больше живого и заморозить.
- Ну хорошо, заморозить. А что потом? – продолжал спрашивать Анри.
- Вот сразу видно – человек с закатной стороны. Всё ему надо знать, да по полочкам разложить. Что потом, говоришь? А нет у
