Агадирский кризис – один из самых комичных эпизодов в дипломатии XX века, за которым могли стоять совсем не комичные последствия. Все началось в апреле 1911 года с восстания, вспыхнувшего в окрестностях столицы Марокко – Фесе. Под предлогом защиты французских граждан от нападения берберов Франция ввела в город войска, чем недвусмысленно дала понять мировому сообществу, и в первую очередь Германии, что отныне Марокко переходит под власть галлов. Эти два государства уже спорили относительно контроля над султанатом Марокко в 1905 году. Во время Альхесирасской конференции, проходившей в Испании с 15 января по 7 апреля 1906 года и ознаменовавшей дипломатическое поражение Германии, было принято решение о провозглашении независимости султаната. Теперь, с вводом войск в Фес, французы нанесли своему восточному соседу повторное оскорбление, которое те сносить отказались.
Для защиты своих подданных Германия решила ввести в расположенный на юго-западе Марокко порт Агадир свой флот. Однако с реализацией этих планов возникли две сложности. Первая из них была связана с тем, что военно-морского флота как такового вблизи северного побережья Африки у Германии не имелось. Исключение составляла канонерская лодка «Пантера» с ее 130 членами команды, включая музыкантов военно-духового оркестра. В связи с тем что ничего другого флот фон Тирпица предложить не мог, «Пантере» пришлось взять на себя роль защитника немецких граждан, а также обозначить военно-морское присутствие кайзеровской Германии в Марокко.
Вторая проблема была намного сложнее и нелепее, однако, как показало дальнейшее развитие событий, решение ей все-таки нашлось. Правда, такое же нелепое, как и сама проблема. Дело заключалось в том, что в Агадире… не имелось ни одного немецкого подданного, поэтому и защищать от расправы местных жителей было некого. В срочном порядке некоему сотруднику гамбургской компании герру Виллбургу, который на тот момент ближе всех находился к Агадиру, дали четкое предписание явиться в порт и проследовать на военно-морское судно, прибывшее для его спасения.
«Пантера» вошла в Агадир 1 июля 1911 года. Немецкие газеты тут же окрестили это действо гордым Panthersprung – «Прыжок „Пантеры“». Однако, к огромному удивлению матросов, вместо толп ищущих спасения подданных Вильгельма II их взору предстали мирные песчаные пляжи. Даже герр Виллбург и тот не успел к назначенной дате. Жара оказалось настолько изматывающей, что бедняга задержался в пути на два дня, а по прибытии 3 июля в Агадир, вместо того чтобы направиться на канонерку, прибывшую для его спасения, предпочел поспать. Только на следующее утро он предстал перед командой «Пантеры», не слишком довольный ни своим «спасением», ни вояжем, который ему пришлось ради этого совершить.
Все эти перипетии – хорошая основа для пьесы, если бы не одно «но». Описанные события вполне могли привести к военному противостоянию между державами и стать причиной жертв миллионов людей. Угроза конфликта обрела еще более реальные очертания, когда после «Прыжка „Пантеры“» Францию поддержала Великобритания, заявив, что введет свой флот в Средиземное море, если Германия не одумается. Свою поддержку высказала и Россия.
К счастью, на этот раз мирового конфликта удалось избежать: дипломатия восторжествовала, и стороны разошлись полюбовно. Франция получила протекторат над Марокко, а Германия расширила свои колониальные владения в Конго.
В рамках нашего исследования Агадирский кризис интересен в первую очередь тем, что привлек внимание Черчилля, который, по его же собственному признанию, именно после событий в Марокко впервые серьезно увлекся вопросами национальной безопасности и хитросплетениями европейской политики.
В частности, Черчилль с удивлением обнаружил, что в сферу ответственности его ведомства входит охрана складов со стратегически важными запасами угля. Склады эти формально охранялись силами нескольких местных констеблей. Столь безалаберное отношение Черчилля, разумеется, не устроило. По его личному распоряжению охрана была усилена в несколько раз.
Внимание главы МВД снова привлекли вопросы, которые напрямую не входили в его непосредственные обязанности. Среди них: готов ли военно-морской флот Его Величества – как, впрочем, и само Адмиралтейство – к возможному противостоянию? Ответ был неутешительным, что вызвало бурную реакцию Черчилля, весьма характерную для его активного нрава.
Тридцатого августа 1911 года Черчилль связался с главой Форин-офиса сэром Эдвардом Греем:
«Вероятно, пришло время решительных действий. Прошу рассмотреть следующие шаги, если переговоры относительно Марокко не увенчаются успехом – предложить Франции и России тройственный союз для гарантии независимости Бельгии, Голландии и Дании».
Далее министр внутренних дел поделился соображениями о совместном использовании британской, французской и бельгийской армий и о стратегических пунктах, которые следовало захватить. Также Черчилль осудил предложение Адмиралтейства о «ближней» блокаде [1010] . По его мнению, флот следовало передислоцировать на север, на военно-морскую базу Скапа-Флоу [1011] .
На следующий день Черчилль связался с министром финансов Дэвидом Ллойд Джорджем. Он хотел узнать мнение канцлера Казначейства о вчерашнем письме Грею. Черчилля беспокоил бельгийский вопрос. Отмечая необходимость гарантировать нейтралитет Бельгии, он, тем не менее, отмечал, что «бельгийцы должны быть способны защитить себя собственными силами. Откуда мы знаем, не поддерживают ли они секретные отношения с Германией?». Также он вновь повторил свою мысль о целесообразности перевода флота в Северную Шотландию.
«Это не из-за Марокко и не из-за Бельгии я принимаю участие в этом ужасном деле, – сказал глава МВД. – Только одна причина может оправдать наше вмешательство – предотвратить унижение и разграбление Франции прусскими юнкерами – разорительную катастрофу для мира целиком и фатальную для нашей страны» [1012] .
Тринадцатого сентября Черчилль написал премьер-министру Герберту Асквиту. На этот раз его волновало:
«Понимает ли Адмиралтейство всю серьезность сложившейся в Европе ситуации? Мне сообщили, что сотрудники Военно-морского министерства почти в полном составе ушли в отпуска. После недавних откровений сэра Артура Уилсона [1013] я не могу испытывать в нем полную уверенность. Ни один человек, обладающий реальной властью, не может говорить такие глупости» [1014] .
Проблема отсутствия ключевых исполнителей в неподотчетном ему ведомстве вызывала у Черчилля такое беспокойство, что на следующий день после отправки письма премьер-министру он подготовил еще одно послание – второму человеку в правительстве Дэвиду Ллойд Джорджу:
