— Я приму выбор капитула с покорностью и смирением, — маршал склонил голову.
— Превосходно! — Ричард дружески хлопнул его по плечу. — Я несказанно рад, что мы с вами, мессир де Шампер, не имеем разногласий в этом непростом вопросе!
Король шумно перевел дыхание, выпрямился — и львы на груди его алой туники заблистали золотом в лучах заходящего солнца. Сейчас Ричард смотрел на море, которое в этот час из лазурного становилось винно-багряным. Мачты кораблей, заполнявших бухту Лимассола, казались темным лесом на его фоне.
— Божественная красота! — улыбнулся король, и в уголках его глаз появились легкие лучистые морщинки.
— Знаете ли, кузен, — продолжал он, отбрасывая назад упавшую на высокое чело золотистую прядь, — я и не предполагал, что беседа с вами окажется для меня настолько важной и поучительной, что я даже забуду о красоте — я имею в виду мою очаровательную Беренгарию. Она воистину ангел! Ни словом не упрекнула меня, когда я сообщил, что покину ее ради беседы с маршалом ордена. Но теперь я должен всецело принадлежать супруге. Я уведу ее из-за стола, не теряя ни минуты, пока пир еще в разгаре и рыцари по старой традиции не начали провозглашать скабрезности, касающиеся первой брачной ночи. Беренгария слишком чиста и ранима, чтобы выслушивать подобное.
Маршал, поняв, что в мыслях король уже далеко, молча поклонился.
Брачная ночь, прекрасная и нежная женщина, ожидающая своего мужа — великого короля. Он неожиданно вспомнил, как трепетала ее ладонь в его руке перед венчанием, и пожелал, чтобы Ричард был ласков с супругой. Беренгария так застенчива, а английский Лев…
Он невольно потер плечо, по которому минутой ранее хлопнул Ричард. В его руке чувствовалась недюжинная мощь — настоящая львиная лапа. Вместе с тем он добр и чуток, ибо щадит скромность наваррской принцессы.
Размышлять о короле и его избраннице сейчас было легче, чем о рухнувших надеждах.
Уильям медленно двинулся среди пышных куртин сада, любуясь благоухающими цветами и вдыхая запах свежести, водорослей и соли, который приносил вечерний бриз. Вечерние тени уже ползли по ослепительно-белому утрамбованному песку аллеи.
Честолюбивые стремления… — внезапно подумал он. — Разве в прошлом он не отказался от них, приняв решение покинуть семью и лишив себя права унаследовать земли и баронский титул де Шамперов?
Эти мысли снова вернулись к нему, едва он заметил у фонтана, скрытого живой изгородью, свою сестру. Маршал остановился в тени раскидистой акации, глядя на озаренную последними отсветами заката Джоанну.
Она сидела в полном одиночестве у края мраморного бассейна, рассеянно глядя на струйки воды, сбегавшие в бассейн и колебавшие его зеркальную поверхность. Голова ее казалась поникшей под бременем тяжелых темных кос, заплетенных от самых висков, золотой обруч охватывал лоб, а прикрепленная к нему вуаль лежала благородными складками. Фиолетовый бархат платья в этот полусумеречный час казался почти черным.
Только теперь маршал понял, насколько эта молодая женщина красива. Третьего дня, когда Джоанна только что ступила на землю Кипра, она показалась Уильяму легкомысленной капризной пустышкой, готовой по любому поводу захихикать или надуться. Но сейчас его сестра выглядела блистательной знатной дамой, истинной принцессой, чему способствовали и гербовые львы Плантагенетов, вышитые золотом на ниспадающих рукавах ее платья. Должно быть, королева Иоанна уступила сестре один из своих нарядов — где же еще паломница Джоанна де Ринель, утратившая в пути весь свой гардероб, могла раздобыть столь пышный туалет?
Сходство с Иоанной Уильям отметил сразу, впервые увидев обеих женщин рядом, но на самом деле Джоанна больше походила на их мать — леди Милдрэд де Шампер. А ее улыбка была такой же, как у Артура де Шампера, — светлой и открытой, из тех, на которые непременно хочется ответить улыбкой. И тем не менее Уильям старался ее избегать.
Он и сейчас не хотел приближаться к Джоанне. Следовало бы сразу уйти, но он невольно задержался, и лишь несколько мгновений спустя осознал, что любуется младшей сестрой.
Джоанна все еще не замечала его присутствия. Она казалась задумчивой и печальной, хотя в минувшие два дня, когда Уильям украдкой наблюдал за нею, Джоанна выглядела жизнерадостной и весьма довольной тем, что ее опасное путешествие наконец-то завершилось и она окружена почетом и вниманием, к которым привыкла дома. На пиру она без всякого смущения отвечала на изысканные любезности рыцарей и прелатов, а затем превосходно спела для новобрачных свадебную песню, аккомпанируя себе на лютне. Сам король Ричард подхватывал припев и улыбался своей кузине куда охотнее, чем ее родной брат.
Но Уильям и не чувствовал себя братом этой игривой красавицы. Они никогда прежде не встречались, он знал о ее существовании только из писем матери. Леди Милдрэд де Шампер порой писала сыну, и переписка эта продолжалась все то время, пока он служил Иерусалимскому королевству. Известия из дома он получал, когда де Шамперы преподносили в дар ордену очередную дюжину или две коней из гронвудских конюшен — это случалось раз в год, а то и реже. Поначалу он, бывало, с любопытством узнавал новости с родины, но со временем потерял к ним интерес. Слишком бурную и насыщенную жизнь он вел в Святой земле, и события в Палестине казались ему куда важнее того, что происходило в далекой Англии и уж тем более в семействе Шамперов, от которого он отрекся, вступая в орден. И если он находил заслуживающими внимания деяния и указы короля Генриха Плантагенета, его войны в Уэльсе и ссоры с архиепископом Томасом Кентерберийским, о которых мать обычно писала в начале письма, то о событиях в семье, о которых речь шла в конце, он едва удосуживался прочитать. Все живы, в добром здравии, — и слава Всевышнему.
Лишь уважение к матери вынуждало его следить за тем, как складываются судьбы его братьев и сестер. Так он узнал, что одна из сестер-близнецов, тихоня Элеонора, удалилась в монастырь, а непоседа Эдгита заполучила в мужья стареющего графа Лестерского. Для Эдгиты это была великая честь, но ведь лорд и леди де Шампер всегда заботились о чести рода больше, чем о счастье своих детей. Они поступили в точности так же, обвенчав своего второго сына Гая с девицей из рода де Кларов. Достойный брак, учитывая то, что после кончины отца Гай станет главой всех де Шамперов.
Уильям помнил Гая отроком — когда он покидал Англию, тому исполнилось всего десять лет. В последний раз он видел его, когда де Шамперы прибыли в Лондон, чтобы проститься с ним перед отплытием в Святую землю. Зачем они так поступили? Чтобы расставание показалось ему еще более тяжким? Он не простил им ни этого прощания, ни проявлений нежности и любви. Даже десятилетний Гай потянулся к старшему брату, чтобы его поцеловать.
