Они вступили в мир, социальные механизмы которого были им чужды, политические и экономические механизмы которого они понимали плохо или не понимали вовсе.
Они не понимали, как работают экономика, политика, право и наука, но знали, что подвержены их влиянию. Их все возрастающее, все более значимое число создавало публику для чудотворных панацей измов, торгующих невежеством и тревогой - буланжизма, антисемитизма, национализма, социализма, - прежде чем происходила дальнейшая интеграция и адаптация. Даже агрессия переместилась из деревенского общества, где она отрабатывалась, в более широкий контекст. Мы уже знаем, что политические претензии, которые, казалось бы, должны преследовать.
Почти повстанческое движение, всколыхнувшее Миди в 1907 году, продемонстрировало огромный прогресс в политической изощренности по сравнению с временами Второго декабря, когда пленный крестьянин мог только пробормотать в свое оправдание: "Я из Пужоля".
Южные виноградари восстали не вслепую, а руководствуясь вполне понятными интересами. Их лидер был местным жителем, а не мещанином, но он тоже был воспитанником сельских школ. Повстанцы провели удивительно эффективную и изощренную кампанию, включавшую в себя перевозку большого количества демонстрантов специальными поездами, которые по их заказу пускали железнодорожные компании, привлечение к сотрудничеству муниципальных властей на обширной территории и организацию налоговой забастовки, направленной против правительства страны. Партикуляризм и исторические ссылки (последнему способствовала скорее школьная история, чем народная память) были случайными для современного проекта оказания политического и экономического давления на правительство того времени. Не важно, что проект не удался. Важно, что те, кто взялся за его реализацию, увидели прямую связь между своими проблемами и проблемами всего общества и попытались действовать в соответствии с этим новым восприятием. Они сделали политический выбор, определили конкретные цели и способы использования ресурсов, мобилизовались для достижения своих целей. Они перешли из сферы локального консенсуса в сферу общенациональных споров и дискуссий. Их коллективизм больше не ограничивался границами маленькой страны: он был признан частью большой.
Политические споры и даже мятежи на национальном уровне привели к снижению значимости локальных солидарностей и появлению новых, конкурирующих с ними, например, новомодной идеи класса. В середине столетия местная солидарность господствовала. К концу века она утратила свою исключительную актуальность. Разрушались автаркии, характерные для большей части XIX века. Большие местные вопросы уже не находили своего зарождения и решения в деревне, а решались за ее пределами и вдали от нее. Крестьянство постепенно пробуждалось к городским (т.е. общим) идеям, абстрактным (т.е. не местным) проблемам.
Осознание "социальных" или "экономических" конфликтов способствовало укреплению национального единства, отчасти потому, что отражало распад традиционной гомогенности и консенсуса, проникновение привнесенных извне идеологий, отчасти потому, что подстегивало процесс распада и искало его разрешения на более широкой сцене. Доктрины бунтарства и социальной войны, играющие столь большую роль в современной политике, не могли бы закрепиться там и тогда, где и когда социальная структура продолжала считаться абсолютной и неизменной. В обществе, где нет разрыва между группой и индивидом, существующий социальный порядок является единственно возможным. Индивид не может ему противостоять, он может только преступить его. Конечно, в прошлом были восстания и бунты: спорадические, стихийные, взрывные, направленные на то, чтобы погрозить кулаком судьбе, а не изменить ее. Но это не основа для политики, которая требует анализа и дискуссии о выборе. Только тогда и по мере того, как это, казалось бы, монолитное традиционное общество начинало распадаться, индивиды начинали видеть себя отдельными или отделяемыми от группы.
Общественная чувствительность росла по мере повышения уровня жизни. В мире, где богатство и бедность казались предопределенными и неизменными, главным вопросом для большинства было выживание, и экономическая несправедливость в современном понимании не затрагивала коллективного сознания. Как только стали удовлетворяться элементарные потребности, появилось время претендовать на большее: лучшие условия труда, лучшие условия в целом. Время, прежде всего, для осмысления доселе невиданных возможностей, которые начинали подсказывать города, школьное образование и, да, политические партии. Идеи, которые уже давно проникли в города, теперь предъявляли новые требования к сельским массам. А политика подстегивала их и давала им идеологическое облачение. Находили применение доктрины, утверждавшие, что судьба - это всего лишь концепция, а общество - нечто иное, и обе они могут быть подвергнуты сомнению, оспорены и в конечном итоге изменены. И с учетом этого урока вопросы, вызовы и изменения, которые, казалось бы, являются неотъемлемой частью современной политики, начали действовать в стране, доселе остававшейся беззащитной.
Глава 16. МИГРАЦИЯ: ИНДУСТРИЯ БЕДНЫХ
Один малоизвестный французский писатель конца XIX века сказал, что уехать - значит немного умереть. Для многих жителей Франции оставаться на месте означало скорее угрозу для жизни: уход из дома был ценой за выживание. В труднодоступных районах, где дорог было мало, а железные дороги появились поздно, единственным доступным товаром были люди. Бедняки стремились в более богатые регионы, горцы спускались на равнины. Их заработки восполняли скудные ресурсы, их отсутствие ослабляло давление слишком многочисленного населения, которое не могла прокормить земля. Если изучить структуру временной и сезонной миграции за 100 лет, начиная с конца XVII века, например, в Оверни, то можно обнаружить вполне ожидаемую тесную связь между бедностью и поиском ресурсов, между высокой ценой на хлеб и количеством паспортов, выданных в тот или иной год. Точно так же в Морване именно давление нужды, бесконечные поиски денег, чтобы свести концы с концами, заплатить долг, купить заманчивое поле, перестроить крышу или построить дом, заставляли крестьян работать возчиками, пастухами, сборщиками урожая, мясниками и домашней прислугой, уходя из дома, потому что это был единственный способ поддержать домашний очаг.
В высоких Альпах зима блокирует семьи на шесть месяцев в году. До конца XIX века большинство мужчин, женщин, детей и животных вынуждены были жить эти полгода, теснясь в хлеву: стол, лавки, угольная печь, возможно, три или четыре кровати, на каждой по два-три человека; между кроватями козы и овцы, телята посередине, а сзади - лошади, коровы и волы. Свиньям отводился угол, ближайший к двери и самый дальний от кроватей. С наступлением зимы воздух становился все более шумным, а мусор под ногами превращался в навоз. Если семья занималась еще и торговлей. В таких условиях один человек, продающий вино или продукты, клиенты, приходящие и остающиеся, чтобы перекинуться парой слов, усугубляли тесноту, а также расходовали дефицитный воздух. В таких условиях на одного человека меньше, чем если бы он дышал воздухом, занимал место в кровати или потреблял скудную пищу, - это уже вклад в благосостояние семьи, даже если мигрант не привез с собой никаких денег?
В прежние века численность населения ограничивалась чумой и голодом. В той
