многое теряют.
Интересно, как бы отреагировал Уильямс на переводы того же Алешковского, которые, думаю, также обеднили бы красочные русские идиомы.
Кузин – счастливый отец новорожденного Лембита – не дает покоя и Уолтеру Гудману – автору рецензии в New York Times от 30 августа 1983 года:
Довлатов-персонаж – талантливый борзописец, торгующий своим пером в Эстонии, – вспоминает, как ему было поручено подготовить материал о рождении четырехсоттысячного жителя Таллинна в канун Дня освобождения (годовщины входа в Таллинн советских войск в конце Второй мировой войны): «Ничего ущербного, мрачного… Здоровый социально полноценный мальчик». Однако первый ребенок, о котором Довлатов сообщает редактору, не подходит, так как отец новорожденного эфиоп (хотя и марксист), а у второго отец еврей. Наконец нужный ребенок находится, и Довлатов вынужден подкупить его отца – не чернокожего, не еврея, запойного пролетария по фамилии Кузин.
Тут же и глубокие размышления о роли спиртного в книге:
Алкоголь играет в романе такую же важную роль, как и, по сообщениям (не из «Правды»), в советской жизни. «Утром выпил, – замечает персонаж Довлатова, – весь день свободен». Это даже не черный юмор, а серый – цвета скверной водки.
Замечание по поводу оттенков «скверной водки» отнесем к области глубокого постижения Гудманом советской действительности. Будучи хорошим человеком, рецензент делает правильное заключение по поводу основного содержания «Компромисса»:
Главная тема книги – нечестность.
Самый интересный и глубокий отзыв о «Компромиссе» – рецензия Карен Розенберг в Naton, напечатанная в начале ноября 1983 года. Автор отмечает, что у американского образованного класса сложился некоторый стереотип в отношении советских инакомыслящих:
Подход американской прессы к освещению деятельности советских диссидентов сродни средневековой агиографии: даются одна-две детали, призванные обеспечить подобие индивидуальности (Анатолий Щаранский любит шахматы, Александр Гинзбург немногословен); воспроизводится хроника преследований и крупных политических процессов; в остальном же – сплошные общие слова (свобода, совесть, самопожертвование).
Заслуга Довлатова в том, что он нашел частные слова о частных советских людях, которых формально трудно назвать диссидентами. Они ведут жизнь, параллельную «основной линии партии». И в этом герои Довлатова несоветские люди даже по сравнению с классическими диссидентами. Последние, взаимодействуя с советской властью, играют на общем с ней поле, пусть даже и на его краях. Герои «Компромисса» свободны от декларируемой диссидентами моральной стойкости, охотно или вынужденно идут на компромиссы:
Почти все довлатовские персонажи сочетают в себе черты как жертвы, так и негодяя.
Розенберг проявляет литературную зоркость, указывая на классическую интригу прозы Довлатова: проблему склеенности рассказчика и автора. Она считает это писательским приемом, своего рода ложным документализмом:
Дав рассказчику свое имя и фамилию, автор дразнит читателя, который постоянно вынужден пытаться отделить правду от вымысла. Впрочем, все выходит слишком гладко, слишком остроумным для того, чтобы не быть художественным вымыслом, пусть и основанным в какой-то мере на личном опыте.
Без всякой иронии – хорошая, глубокая, насколько это возможно в рамках жанра, рецензия. Не грех поместить ее в альбом газетных и журнальных вырезок. Тут проблема, что дальше? Прекрасные, хвалебные рецензии невозможно конвертировать в нечто осязаемое. Довлатов пребывал в растерянности. Из «Переводных картинок»:
Как-то раз я обедал с моим агентом. И вот решился спросить его:
– Эндрю! Я выпустил четыре книги по-английски. На эти книги было сто рецензий, и все положительные. Отчего же мои книги не продаются?
Эндрю подумал и сказал:
– Рецензии – это лучше, чем когда их нет. Сто рецензий – это лучше, чем пять. Положительные рецензии – это лучше, чем отрицательные. Однако все это не имеет значения.
– Что же имеет значение?
– Имя.
– Где же мне взять имя?! Я выпустил четыре книги. Все их хвалят. А имени все нет. Ну как же так?!
Эндрю снова задумался и наконец ответил:
– Ты хочешь справедливости? В издательском деле нет справедливости.
Довлатов считал, что скромные продажи – результат отсутствия рекламы. В итоге книга потерялась среди изданий многочисленных этнических и иных самобытных авторов. Уайли, искренне расположенный к Довлатову, попытался оперативно решить проблему. Из письма Ефимову от 23 декабря 1983 года:
Моя же книжка в «Кнопфе» (извините за переход) продается хреново, то есть хреново по стандартам крупного издательства. Положение настолько серьезное, что агент устроил совещание с икрой. Были мы с Аней Фридман, редактор из «Нью-Йоркера», редактор (отдела) из «Кнопфа», один рекламщик и т. д. Проблема в том, что издательство мою книгу не рекламирует, не дает платной рекламы в газеты и журналы. Месяц назад я разговаривал с Готлибом (это фактически хозяин «Кнопфа»), и он сказал, что платная реклама дается на книги Ле Карре и Апдайка. Я разумно возразил, что Апдайку реклама не нужна, у него есть имя. Тогда Готлиб сказал: «То, что вы говорите, справедливо. Но в издательском бизнесе очень мало справедливости». Если это не цинизм, то что же.
Как видите, сентенцию о справедливости Довлатов подарил двум разным людям/персонажам. Все же некоторые иллюзии, ожидание успеха сохраняются до выхода «Зоны» на английском. Из письма Смирнову от 15 мая 1985 года:
Может быть, издательство «Кнопф» скоро подпишет со мной контракт на эту книжку (часть ее уже переведена и даже опубликована), тогда я получу аванс и отменю экономию. «Зона» выходит в августе, уже есть гранки. В связи с «Зоной» мой агент питает некоторые коммерческие иллюзии, во всяком случае, слово «Зона» на обложке набрано мелко, а «Записки надзирателя» – в пять раз крупнее, а справка об авторе называется: «Гулаг не по Солженицыну» или что-то в этом роде. Немного унизительно, когда тебя рекламируют в качестве чего-то, отличающегося от Солженицына.
Книга «The Zone. A Prizon Camp Guard’s Story» выходит, и результат оказывается таким же скромным, как и в случае с «Компромиссом». «Коммерческие иллюзии» Уайли рассеялись. В письме к Смирнову речь шла о «Наших», главы из которых были опубликованы в виде рассказов. В частности, «Нью-Йоркер» в декабре 1983 года напечатал известный рассказ «Мой двоюродный брат». Кстати, из десяти публикаций Довлатова в «Нью-Йоркере» пять – главы из «Наших». Подбив результаты по продажам двух книг, «Кнопф» отказался продолжить сотрудничество с Довлатовым. Издание «Наших» подвисло. В силу размера издательства и незначительности тиражей «Компромисса» и «Зоны» решение по книгам Довлатова принималось медленно. Писатель почти год провел в ожидании, все же надеясь на выход «Наших». Только 20 сентября 1986 года он сообщает Смирнову о своих издательских неприятностях:
