спрашивает президента, похож ли он, Макс, на лоха? Дальнейшую сцену необходимо воспроизвести, пересказ убьет послевкусие:
Вошла его секретарша, великолепная теннисная американочка Марджи Янг.
– Марджи фактически ведет все дела в лавке, – сказал Семигорски. – Кроме того, она талантливый начинающий фотограф. Марджи, ну а вы, конечно, знаете, кто такой Макс Огородников?
– Еще бы! – сверкнула первоклассная улыбка.
– Как вы считаете, Марджи, – у Макса внешность неудачника?
– Шутите, Даг? От мистера Огородникова за милю несет знаменитостью.
– Слышите, Макс? Немного полегче?
– Спасибо, мисс Янг! Спасибо, если не шутите.
Можно только представить, с каким чувством писал Аксёнов о «запахе знаменитости». Даглас наливает Максу «Чивас Ригал». Помните «Джина Грина»?
Идет мягко, как первый стакан старого шотландского виски. Скажем, солодового скотча «Чивас Ригал», выдержанного в течение двенадцати лет в дубовых бочках!..
Семигорски рассказывает печальную правду. Он отправил альбом на отзыв Алику Конскому:
Теперь, пожалуйста, вообразите мое изумленье, Макс, когда однажды Алик звонит мне в офис и говорит, что «Щепки» – это говно. Я переспрашиваю – говно в каком-нибудь особом смысле, сэр? Я думал, он что-нибудь понесет метафизическое, но он сказал: нет, просто говно, говно во всех смыслах, a piece of shit, больше я ничего не хочу сказать. Ну, и понимаете ли, Макс, это ведь было не только мне сказано, многим другим в городе, и вскоре, я бы сказал, что в течение недели, возникла совершенно другая атмосфера. Даже те люди в «Фараоне», которые одобрили ваш альбом, стали смотреть на него… гм… в лучшем случае скептически…
– Что же? Сами не могут отличить говна от конфетки? – с блестящей холодностью спросил Огородников. Вот так придется, видимо, разговаривать в этом Нью-Йорке – с блестящей холодностью. Горячностью эту мафию не прошибешь, Алька Конский их взял своим подмышечным чесанием, признаком независимости.
Аксёнов искренне убежден, что «Ожог» – конфетка и только козни Бродского стоят между ним и мировой славой. Довлатов в письме Смирнову от 15 апреля 1985 года говорит важные слова о своем писательском состоянии, ссылаясь именно на Аксёнова как пример иного литературного самоощущения:
Даже Аксёнов – постаревший, женатый на толстой и хамоватой номенклатурной москвичке, хохочущий над собственными шутками и нелепо влюбленный в собственные произведения, но – легкий, обаятельный и непринужденный – вызывает у меня зависть. Все это, очевидно, называется – кризис среднего возраста.
Довлатов точно описывает симптомы, но ошибается в диагнозе. Кризис среднего возраста тут ни при чем. Его всегда мучило несоответствие между тем, как он хотел написать, и тем, что получилось. Письма Довлатова полны самоуничижительных оценок, он легко соглашается с негативной оценкой его текстов, сам подсвечивал слабые места. Аксёнову же нравилось писать и читать им написанное. Его легкость от осознания своего исключительного положения. Освободившись от оков цензуры, а самое главное – редактуры, душивших талант, он показал себя в эмиграции во всей полноте. Он писал зримо неряшливо, кокетливо, многословно, следуя изречению героя советского мультфильма: «И так сойдет». Расслабленность и небрежность он считал выражением джазовой манеры письма. Интересно суждение Довлатова об Аксёнове в письме Науму Сагаловскому от 20 декабря 1985 года:
У Аксёнова – обманчивая внешность и манеры. Он – деловой, напористый и совершенно равнодушный. А вот мама была – чудная.
Равнодушие позволяло не замечать провала американской литературной карьеры, молчания и какой-то растерянности читающей публики от «Аксёнова освобожденного». Даже трагическое событие 1987 года – присуждение Нобелевской премии «Конскому» не поколебало уверенности писателя в собственной значимости. Правда, «Скажи изюм» на фоне триумфа Бродского выглядел откровенно жалко и немного безумным.
Ефимов в отличие от Аксёнова не полагался на свою доэмигрантскую известность, которая, впрочем, в его случае носила весьма условный характер. Ефимов хотел взять американского читателя расчетом и знанием вкусов публики. Первый заход – знакомый нам роман «Архивы Страшного суда». По замыслу – научно-фантастический триллер с крепкой шпионской историей. Обратимся снова к книге Джона Глэда «Беседы в изгнании…». Разговор состоялся в 1982 году:
ИЕ. …Вот сейчас я впервые написал роман в абсолютно свободных условиях, без всякой оглядки на цензуру. Роман был задуман на Западе и осуществлен на Западе. Ну, я возлагаю на него большие надежды… Это роман остросюжетный, роман современный.
ДГ. Как он называется?
ИЕ. «Архивы Страшного суда», который сперва вышел в журнале «Время и мы», потом в издательстве «Эрмитаж». Я надеюсь, так как действие происходит в Европе и Америке, это будет интересно и для западного читателя, который, надо сказать, с гораздо большим интересом читает про свои дела.
ДГ. Но в основном для эмигрантов или для западных читателей?
ИЕ. И для западных читателей, и для эмигрантов. Я думаю, все же большинство эмигрантов новой волны жадно стремятся приобщиться к западной жизни и…
Эмигранты и западный читатель проявили похвальное единодушие и читать роман не стали. Несмотря на все завлекалки, Ефимов написал традиционный для него вязкий и утомительный текст с провисающим сюжетом, переполненный обстоятельными разговорами с религиозной подкладкой. Сам Ефимов так не считал и объективно высоко оценивал свой роман. Из письма Довлатову от 20 ноября 1982 года:
Кстати, забыл написать в последнем письме, что сравнение моих «Архивов…» с «Гиперболоидом…» справедливо и правомочно, но я-то предпочел бы, чтобы меня сравнивали с Ле Карре и Грэмом Грином.
Недурная заявка. Тем не менее, как я и сказал, роман провалился. Ефимов решает поменять жанр, зайти к привередливому американскому читателю с другой стороны. Из письма Довлатову от 2 декабря 1983 года:
Из серьезных новостей: я стремительно погружаюсь в работу над новой книгой – документально-исторической-современной-бестселлерной. Тема, название – абсолютная тайна, потому что довольно легко украсть. В связи с этим пришлось отложить проекты трех других больших книг.
Интрига… Что же задумал Игорь Маркович? В мемуарах писатель раскрыл тайну замысла:
Все началось с того, что мне захотелось написать статью о президенте Кеннеди к двадцатилетию со дня его гибели. Для нас, проживших девять лет под властью Хрущёва, Кеннеди был антиподом всевластного советского диктатора, грозившего уничтожить западный мир. Молодой, стройный, красивый, он смело встал перед разбушевавшимся носорогом и сказал ему нет. Нет, мы не дадим вам задушить Западный Берлин, окруженный каменной стеной. Нет, не позволим разместить ракеты с ядерными боеголовками на Кубе. Нет, не отдадим без боя Южный Вьетнам.
Не смейтесь, но Ефимов решил порадовать заокеанского читателя собственным расследованием
