передней половине. Не ярко, будто издалека. Из-под земли, что ли? Но светились! Вот уже проступили из тьмы очертания всего дома, ворот. Видны стали тополя над крышей…
Не мог припомнить Тодыл, когда появились эти деревья. Уходил на войну он вместе с Сарапином, ровесником, братом, другом. Тополей тогда, кажется, не было. А вернулся Тодыл из госпиталя — за огородом, вдоль канавы вымахали пять стволов под крышу. Теперь-то высоченные. Тому, кто в аал приезжает, их издали видно.
Всех братьев знал Тодыл. Какие парни были! И не то, что жениться, — влюбиться, однако, не успели. Два старших служили кадровую, потом попали на финскую, а в сорок первом остальные на фронт ушли… И вот, думал, шагая к их дому, Тодыл, мы живем, будто ничего и не было, даже забывать стали о тех, кто не вернулся. Агур — родней еще называется! — даже поносить их готов…
Задумавшись, он не заметил, как Тиреек с Агуром обогнали его, но в нерешительности остановились перед воротами, заходить во двор не рискнули. Остальные, с дедом Сарапом, были еще далеко, Тодыл проковылял через двор, вошел в сени, нащупал ручку, рывком распахнул дверь.
Да, в доме горел свет. Может, и впрямь Торай вернулся? Теперь и Тодылу стало не по себе. Осторожно ступая, он отдернул занавеску. На полу догорала парафиновая свечка. А на кровати кто-то спал.
Тодыл поднял свечу, поднес ее ближе к кровати. Там, тесно прижавшись друг к другу, спали двое мальчишек. Чтоб не испугать их, он негромко позвал:
— Дети… деточки…
Мальчишки проснулись. Сели. Не сразу сообразили, в чем дело. Поняли, однако, что не дома, что это уже не сон. А увидев взрослых, оторопели.
— Коста! Коста! — узнал одного из них Тодыл. — Ты как сюда попал? Почему ты здесь? А это чей пацан?
— Ах ты, чертенок! — Агур схватил за ухо и сдернул с кровати собственного сына.
— Зачем так? — укорил Тиреек.
Агур трепал за ухо Косту.
— Тебе что, дома постели не хватает?
— Перестань, Агур, — вступился за мальчика Тодыл.
Тем временем второй мальчуган вскочил с кровати, подбежал к товарищу, загородил собой. Агур напустился и на него:
— Это ты, воришка, учишь по пустым домам лазить. Я вот тебя!..
— Я не вор, — огрызнулся мальчик.
— А кто же ты? Чей-нибудь суразенок.
— Сам ты сураз! — парнишка озирался исподлобья.
— Кто твой отец?
— Торай.
Мужчины оторопели. Даже Агур притих.
— Какой Торай?
— Вот мой отец, — показал мальчик на портрет. — Он на фронте погиб.
— Постой… — силился что-нибудь понять Тодыл. — Как же так?
— Правда! — утирая слезы, выкрикнул мальчишка. — Правда!
— А кто твоя мать?
— Наста.
Нет, такое в голове не укладывалось.
— Это, однако, Кургундосова Наста, — высказал догадку Тиреек. — Молодая бабенка. Доярка. Недавно в совхозе. Она, да?
— Ну, — подтвердил упавшим голосом мальчуган.
— Помнишь, Тодыл, молодуха была в лисьей шапке? Помнишь?
— Постой… Что-то ты путаешь, сынок, — сказал Тодыл. — Кого ты называешь отцом, уже больше тридцати лет на свете нет…
Он тут же пожалел о своих словах.
— Ну и что? — не сдавался мальчик. — Я позже родился.
В сенях, послышался шум.
Подоспели отставшие.
— Вот еще наследничек нашелся! — опять завелся Агур.
— Сам ты наследничек! — мальчишка ухватил за руку Косту, оба ринулись к двери. Никто не успел удержать их.
— Дети, вернитесь! — захромал к выходу Тодыл.
— Какие дети? — загалдели женщины, вошедшие в избу.
— Какие, какие! — махнул рукой Агур. — Наши. Один сказал, его отец Торай.
— Как Торай?
— А черт его знает…
Дом загудел от возбужденных голосов. Тиреек с Агуром обыскали весь двор, но мальчишек и след простыл. Никто не заметил, как они прошмыгнули, куда исчезли. Зато слова, что тут только что был сын Торая, дошли до всех. На трезвую голову люди, может, и поняли бы всю несуразность такого, а тут и вправду поверили. В суматохе совсем все перепутали.
— Торай вернулся!
— Сыночек его здесь!
— Сам-то где?
Опьяненные аракой и невероятностью происшедшего, люди искали вещи, с которыми приехали Торай и его сын, но ничего не находили. Паюса суетилась больше всех, совалась во все уголки. Ее охватила безотчетная радость. А что, если вместе с Тораем и Сыбос возвратился? Почему не может и такое случиться?
— Торай! Сынок! Приехал, наконец! — забытый всеми в переполохе, протиснулся в избу дед Сарап.
— Приехал, приехал, дедушка! Торай приехал! — торопливо приговаривала Паюса, стараясь первой сообщить старику радостную весть.
— Эх, Паюса! — сожалеюще крякнул Тодыл.
— Что ты сказала? Где Торай? — озирался дед.
— Сынишка его здесь. Убежал куда-то.
— Торая, да? Сын, да? — голос старика сорвался в хриплый шепот.
Нервы Сарапа не выдернули. Тодыл едва успел подхватить его. Дед задыхался. Помутневшие глаза шарили по избе.
— Торай с нами, улабан[35], — успокаивал его Тодыл.
Теперь уже не имело значения — правда это или нет.
Старика уложили на кровать. В ту же ночь он скончался.
Съездили за дочерью Сарапа. Нони приехала вместе с мужем, взяла все хлопоты по похоронам на себя.
…Первым делом Нони ушла к тополям.
Перед самой войной, солнечным весенним днем принес Торай-абаа охапку тополевых прутиков. Другие братья, и она вместе с ними, выкопали ямки вдоль канавы и посадили эти прутья. Никто не говорил, что это, мол, мое дерево, а это — твое. Посадили и посадили. Много их было. Несколько сразу же засохло. А прижились пять. И стали как бы продолжением жизни погибших братьев.
Двор был полон
