— Сорок коней? Хорошо! Дорогу знаешь?
— А то как же!
Теряев тихо засмеялся; его глаза сверкнули, как у волка.
— Антон, — сказал он, — буди тридцать человек. Скорее! Я уйду, а ты с остальными останься.
Антон отошел в сторону.
— Еще что узнал? — спросил Теряев.
— Шиши тут есть тоже, — сказал Еремка.
— С кем?
— С Лапшой.
Князь кивнул головой.
В темноте послышалась возня, лязг оружия, тяжелые шаги, и пред князем вырисовалась темная масса.
— Огня! — приказал Теряев.
Зажгли лучины; Антон взял пучок их в руку и пошел рядом с князем. Теряев осмотрел каждого отдельно, а потом сказал:
— Ружей не надо, оставьте, ножны от мечей — тоже-только стук будет. Возьмите каждый меч в руку, нож за пояс. Готово? Ну, с Богом! Еремка, веди!
Отряд тихо двинулся, идя гуськом.
Вскоре слева от него стал медленно выплывать на небо полумесяц и бросил бледный свет на верхушки деревьев.
— Далеко? — спросил Еремку князь.
— С полчаса времени! — ответил Еремка.
Они медленно, осторожно продвигались вперед, словно волки к овцам.
Ходзевич со Свежинским в это время спали, налившись русским медом; жолнеры, тоже изрядно выпив, следовали примеру своего начальства. Только пахолик Ходзевича, Казимир, полудремал у коновязи на дворе. И Ходзевич, и жолнеры расположились в церкви, пьяный Свежинский во весь рост вытянулся на плащанице[138], Ходзевич лежал подле него, положив под себя большую икону.
Вдруг крики ужаса и стоны разбудили их. Они вскочили, ничего не видя. В темноте происходила какая-то сумятица, были слышны удары мечей и крики.
— Матка Бозка! Смилуйся! В бой! — кричали поляки.
— С нами Бог! Бей их, собак! — слышалось в ответ.
— Напали! — хватая саблю, сказал Свежинский.
— Верно, шиши! — ответил Ходзевич. — Иди к выходу! Руби!
Плотно прижавшись друг к другу, они двинулись к выходу, беспорядочно в темноте махая мечами. Светлое пятно лунной ночи показывало им выход. Несколько фигур мелькнуло мимо них.
— Нам не справиться, — сказал Свежинский Ходзевичу, — как выйдем, сейчас на конь!
— Ладно!
Они вышли. Лунный свет заливал теперь монастырский двор и освещал сумятицу. Кони ржали и носились по двору. Несколько человек ожесточенно рубились. Какой-то жолнер вскочил на лошадь и быстро помчался прочь.
— Бежим! — крикнул Свежинский и бросился к коню.
Ходзевич побежал за ним, как вдруг в эту минуту пред ним выросла фигура Теряева. Ходзевич не узнал его, но князь узнал сразу, и его сердце охватила безумная радость.
— Сдавайся! — закричал он. Ходзевич вместо ответа отмахнулся саблей, но Теряев быстро отбил удар и занес свой меч над его головой, но тотчас раздумал и закричал: — Гей!.. В плен!
Шиши бросились сзади на Ходзевича, и через мгновение он лежал перевязанный веревками.
Тем временем Свежинский сломя голову мчался к Можайску. По дороге к нему пристали трое жолнеров и Казимир.
— Шиши! — сказал в ужасе один из них.
— Кто бы подумал! Вот и мирись с русскими! — сказал другой.
— Моего господина взяли! — плача, объявил Казимир.
Свежинский ударил лошадь и помчался еще быстрее.
Между тем Теряев оглядел монастырский двор. В это время к нему подошел Еремка; в его руках дымился кровью длинный поясной нож.
— Все, князюшка! — сказал он.
— Что сделали?
— Десять ляхов зарубили, шесть поранили, а семнадцать собак перевязали.
— А наших?
— Четырех зарубили да один ранен, Митюха!
Князь снял шлем и перекрестился.
— За правое дело умерли! — сказал он и отдал приказание: — Сейчас беги к Антону, и пусть все сюда перейдут станом. Здесь хорошо! Убитых схоронить, пленных — на кол, а этого… вон сюда, в сторожку! — И он толкнул ногой Ходзевича.
Еремка быстро передал приказание и сам исчез. Двое шишей подошли к Ходзевичу и, взяв его за голову и ноги, как труп, понесли в избушку, стоявшую у ворот.
— Огня! — приказал Теряев, входя следом за ними.
Внесли поставец и вставили в него пучок смоляной лучины.
Лицо Теряева осветилось злобой.
— Посадите его и уходите.
Ходзевича посадили на лавку, уткнув в угол.
Теряев подошел к нему и заговорил:
— Что, пан, не узнаешь ли меня?
Ходзевич вгляделся в его лицо и покачал головой:
— Помнится лицо твое, а где видел, не знаю!
— Не упомнишь? А теперь тебе надо бы знать меня, потому что спутались наши дороги и не разойтись нам миром. Я, пан мой, — князь Теряев-Распояхин, и бражничали мы с тобой вместе, когда оба у «калужского вора» служили. Бросил я его вольной волей, а ты, как вор, бежал. А бежал потому, что боярскую дочь, разорив усадьбу, волоком уволок. А та боярская дочь моя невеста была. Вот наши дороги и спутались. Понял ли ты теперь? А?
Ходзевич понимал одно — что попался в руки шишей, которые не знают пощады; но, увидев искаженное злобой лицо Теряева, услышав его слова, сказанные шипящим от злобы голосом, он понял, что ему грозит не простая смерть.
Между тем Теряев придвинулся ближе к Ходзевичу и заговорил снова:
— Когда я узнал, что ты разграбил усадьбу князя Огренева-Сабурова да увез его дочь под Смоленск, я чуть памяти не лишился и за тобой следом бросился. Плохо было бы тебе, лях поганый, да на мою беду, а на твое счастье, засада мне дорогу перерезала и меня чуть не убили. Но выздоровел я и дал себе клятву не положу рук своих, не успокоюсь, пока своей невесты не отыщу, пока тебе, лях, не отомщу смертной местью. Говори теперь, где Ольга?
Ходзевич отшатнулся от его лица и ударился головой в стену.
— Я сам ищу ее, — проговорил он, бледнея.
— Как? — не веря ушам, переспросил Теряев.
— Сам ищу ее. Она убежала от меня. Скрылась…
Теряев схватил себя за голову и в ярости забегал по горнице. Его голова кружилась, мысли путались. Вот похититель Ольги! Он думал, что она будет спасена, и вдруг… след снова потерян. «Врет», — мелькнуло у него в голове, и он, снова подбежав к Ходзевичу, не помня себя, ударил его по лицу. Кровь потекла у Ходзевича из рассеченной губы.
— Говори, собака, врешь! Ведь врешь?
Лицо Ходзевича оросилось потом. Глаза сверкнули.
— Хам! — презрительно сказал он. — Бьешь связанного.
Князь одумался, но потом махнул рукой.
— Жечь тебя буду! — крикнул он. — Эй, люди!
В избу вошли двое.
— Распалите костер и достаньте длинную жердь! — распорядился Теряев, а когда шиши ушли, снова вернулся к Ходзевичу и повторил: — Жечь тебя буду! Говори, где Ольга?
Ходзевич презрительно пожал плечами. Он уже примирился со своей участью.
Странное то было время! Закаленные в бою, очерствелые сердцем поляки и казаки почти так же равнодушно относились к своим страданиям, как и к страданиям своих врагов.
Двое людей вошли в избу. Следом за ними появился Антон. Он поклонился князю и сказал:
— Все, господин, пришли!
— Пленные посажены?
— Все уже.
— Костер?
— Готов!
— Разденьте его, свяжите и жердь промеж рук и ног проденьте! Когда готово будет, на двор несите!
Князь вышел на двор. При бледном свете осеннего утра у монастырской ограды в ряд корчились на колах пленные поляки. Стоны и крики оглашали двор. Наскоро забивая колы, мужики пробивали несчастным бока, сажали вкривь и вкось, отчего муки казненных неизмеримо увеличивались.
Теряев, не обращая внимания на стоны и крики, мрачно ходил по двору, сгорая от злобы. Ему казалось, что лях смеется над ним, скрывая от него Ольгу.
Мужики вынесли Ходзевича. Он бессильно висел на жерди, словно туша, приготовленная для копчения.
Теряев быстро подошел к нему.
— Где Ольга? — повторил он.
Ходзевич молча мотнул головой.
— Подними над огнем! — приказал Теряев.
Мужики поднесли Ходзевича. Он стиснул зубы и закрыл глаза.
— Где Ольга? — повторил свой вопрос Теряев и потом добавил: — Подбрось хворосту!
Огонь лизнул оголенную спину Ходзевича. Он вытянулся, как от удара, и снова скорчился. Вдруг послышались шум, крики, и Ходзевич со всего маха был брошен на землю. Он раскрыл глаза. Все торопливо шли из монастыря. Его главного врага не было. Двор опустел. Ходзевич не верил своим глазам, но решил, что надо пользоваться каждой минутой; он стал скользить по шесту и скоро освободился от жерди. Его ноги и руки были спутаны просто веревками у кистей, он стал с яростью грызть веревки и освободил руки, а потом развязал ноги и попробовал встать. Ноги затекли; он сделал несколько попыток и наконец встал. Куда деться? Он бросился к воротам и в этот миг увидел скорченные трупы казненных. Его ударило в пот от ужаса и сострадания, но он имел мужество обойти всех и вздохнул, не найдя между ними своего Казимира.
