— В путь?
— Чего же медлить!
Ицка взобрался позади Казимира на его лошадь, и все тронулись.
Через несколько минут, выехав из Можайска, они крупной рысью помчались по дороге к чернеющему лесу. Ходзевич волновался и говорил без умолку. Одынец был серьезен, а Добушинский со Свежинским, казалось, ехали на прогулку.
Густой лес окружил их со всех сторон. По замерзшей земле гулко раздавались удары копыт. Вдруг Ицка поднял руку вверх, и все быстро остановились.
— Так нельзя! — заговорил Ицка. — Они тут недалечко. Их нужно окружить, а как вы окружите, если вы такой шум делаете? Они услышат и сбегут.
— Жид правду сказал! — засмеялся Добушинский. — Эй, с коней долой и обвязать им копыта.
Все быстро спешились, у каждого нашелся войлок, и скоро все кони были с плотно укутанными ногами, а тем временем Ицка толково и подробно рассказывал, где и как окружить становище Лапши…
Между тем шиши, вполне уверенные в неприступности своего стана, отнюдь не ожидали даже возможности нападения. Дни после своего похода на монастырь они проводили в отдыхе. Одни ходили в лес стрелять дичь, другие чинили свою одежду, третьи просто ничего не делали. Так было и в тот день, когда на них двинулся Ходзевич со своим отрядом. Теряев сидел в горнице с Григорием Лапшой и говорил о том, как разыскать Терехова и где укрыть Ольгу.
— Потому, сам пойми, — сказал он, — наше дело ратное. Долго ли до греха? Нешто ей место тут?
— Сам знаю, — ответил Лапша, — а что делать? Я теперь двоих на Рязань послал, двоих на Москву, потому там ее мамушка быть должна, ну а они все не ворочаются!
Приближался обеденный час, и Ольга с Пашкой были заняты в трапезной. На дворе было тихо и почти пусто. С десяток человек с беспечным смехом играли в свайку. Ольга с Пашкой вышли на крыльцо избы.
— Идите, молодцы, танцевать! — звонко и весело крикнула Пашка и устремилась к избе, в которой сидели Лапша с Теряевым.
Но вдруг она вскрикнула и словно безумная заметалась по двору. В ту же минуту Теряев увидел, как, всплеснув руками, упала на крыльце Ольга.
— Что такое? — с изумлением сказал он, вскакивая.
Лапша заглянул в оконце, и в ту же минуту их оглушил дикий, знакомый крик: «В бой, в бой!» — а на дворе замелькали красные и синие жупаны.
— Ольга! — не своим голосом закричал Теряев, бросаясь из горницы.
Следом за ним выскочил Лапша.
— В лес! — раздался его голос, и тотчас же пронесся пронзительный сигнальный свист.
Застигнутые врасплох мужики были убиты тут же, но большинство успело быстро скрыться.
Горя местью, Ходзевич первый вбежал во двор, ища Теряева, но все его мысли разом перевернулись, когда он вдруг увидел Пашку и тут же Ольгу. Что ему было до мести, если они были тут! Он рванулся вперед и увидел рядом с собой Свежинского и Казимира.
— Если вы — друзья мне, хватайте Пашку и вон отсюда, а я следом!
Затем он бросился к Ольге, схватил ее и, перекинув через седло, во весь дух помчался обратно.
Впереди него, крепко держа бившуюся Пашку, мчался Казимир.
— Гони! — кричал в неистовом восторге Ходзевич.
Теряев опоздал — он увидел только мелькнувшего с добычей Ходзевича. С диким ревом бросился он на первого попавшегося ему улана, сильным ударом руки сшиб его с седла и уже вскочил на коня, когда подскакавший Одынец ударом сабли опрокинул его на землю.
Добушинский подъехал к Одынцу. Уланы с криком «В бой!» все еще мчались вперед и с изумлением остановились. На земле валялись четыре трупа и пятым Теряев. Больше никого не было.
— Что за черт! — сказал Добушинский Одынцу. — В избах все шиши, что ли?
— Взять их! — ответил Одынец. — Эй, за мной! — И, сойдя с коня, он бросился в трапезную.
Следом за ним ворвалось несколько солдат, но трапезная была пуста. С проклятиями они бросились в другие избы, но и там никого не было. Они вернулись; оставшиеся солдаты спешились тоже и стояли в недоумении и ярости, смотря по сторонам.
Одынец покраснел как рак.
— Что за черти? — заговорил он. — И жид убежал, и шиши, как зайцы, в лес ушли. Вот воины!
Ему никто не ответил. Какая-то унылая тишина окружала их и угнетала, как тяжкая тайна. Добушинский не выдержал.
— А ну их, к бесу! — крикнул он. — На конь и до дому! А где Ян, где Свежинский?
— Я не видел их, они вскочили первые, — ответил Одынец.
— Они, пан, взяли по паненке и назад ускакали! — объяснил старый вахмистр.
— Вот так штука! — засмеялся Добушинский.
Всем на мгновение стало весело, но все тотчас вздрогнули: в лесу раздался легкий свист.
— На конь, на конь! — поспешно приказал Добушинский.
— Шиши, шиши! — зашептали солдаты, и чувствовалось, как ими овладевает паника.
— По двое в колонну! Выезжай! — скомандовал Добушинский.
Солдаты тронулись. Из раскрытых ворот они выехали прямо в просеку, но едва последние два оставили двор, как пронзительный свист прорезал Воздух. Кони вздрогнули и насторожили уши. Солдаты сбились.
— Сабли наголо! — скомандовал Добушинский.
В ту же минуту сзади раздался залп. Несколько солдат упало, а кони ринулись и понеслись. Но вдруг случилось нечто совсем непредвиденное: кони запнулись о протянутые по дороге лыки и упали: через них попадали другие. Произошло смятение, и тут же с криками «Бей!» со всех сторон посыпались на поляков страшные шиши. Они рубили обезумевших солдат саблями, молотили цепами, косили косами, а в это время упавшие кони бились и, вскочив на ноги, метались как бешеные.
— В лес! Смилуйся, Матерь Божья! — раздавались крики несчастных поляков.
И снова раздались свист и громкий голос Лапши:
— Будет!
Шиши отступили. Несколько поляков, и среди них Добушинский с Одынцом, мчались сломя голову, человек десять стояли окруженные шишами, а на земле, залитой кровью, лежали исковерканные трупы убитых и со стонами корчились раненые.
Лапша мрачно обошел своих: нескольких человек уже не было в живых. Он нахмурился и сказал:
— Добить раненых!
Все пошли к своему стану. Увидев Теряева, Лапша поспешно приказал поднять его, уложить и рассмотреть раны.
Но вдруг он встрепенулся, заметив, что Ольги и Пашки нигде не было. Он обернулся к пленным полякам и сказал:
— Разбойники и душегубы! Вам всегда надо опозорить девушку, упиться кровью младенца или сделать святотатство. Повесить их!
Приказание атамана было тотчас исполнено.
Почти до самой ночи шиши копали могилы и хоронили мертвых, а потом Лапша собрал всех и сказал:
— Теперь нам здесь не будет покоя — кто-то указал наш стан. Уйдем в другое место, ближе к Москве. А чтобы им ничего не досталось, выбирай все добро, да живо!
— А стан поджечь? — спросил Елизар.
— Дурак, — отрезал Лапша, — или хочешь, чтобы лес погорел?
Шиши быстро принялись за работу, а затем, навьюченные, тронулись в дорогу. Среди них медленно двигалась телега, на которой лежал бесчувственный Теряев…
А в это же время Ходзевич, забыв о неудаче приятелей, ликовал. Ольга дразнила его чувство. Пашка зажигала в нем месть. Казимир давно не видел в таком настроении своего хозяина, и ему было даже страшно при мысли об участи Пашки.
Между тем приятели Ходзевича с уцелевшими солдатами своего отряда вернулись в Можайск, и на следующее утро Добушинский, войдя в горницу, где жили его товарищи, заявил:
— Худо, все худо! Полковник мне жару задал за то, что я солдат погубил; а про Москву говорят, что там нашему брату, как волку в капкане, живется. Наш полковник думает уже сняться отсюда.
— Что такое? — спросил Свежинский.
— А то, что в Москве нами недовольны. Зубы на нас москали точат. Вам теперь здесь тоже засиживаться негоже.
— Я-то и не думаю, — возразил Свежинский, — там моего добра столько оставлено, что я лучше жизни лишусь, чем откажусь от своего. Не знаю, как Янек!
В это время в горницу вошел Ходзевич.
— Что тебе обо мне знать надо?
— Да то, думаешь ли ты на Москву ехать или здесь бабиться будешь?
— Я-то? Да как же я здесь останусь, если на Москве у меня все богатство мое, и квартира, и лошади. Я и то думал, либо сегодня в ночь, либо завтра чуть свет.
— Завтра так завтра! Так, значит, и готовиться станем! — весело сказал Свежинский.
— А нам впору на Литву ехать, новые роты собирать! — уныло сказал Добушинский.
— Ну, у вашего Струся солдат много!
— Зато я того, о чем всю жизнь думал, добился! — весело сказал Ходзевич и засмеялся.
— Ну, а теперь, пред сборами, выпьем! — весело заявил Свежинский и потянулся за чарками.
А в это время в горнице, наглухо запертой, томилась Ольга. Ей казалось, что она сошла с ума — так много случилось с нею в последние часы. Страшный образ Ходзевича с наглой усмешкой неотступно стоял пред нею. Она знала, что теперь не дождется пощады, что сердце Ходзевича полно злобы и мести, и трепетала при каждом шорохе. Но то шуршали только мыши под полом; в запертую горницу с закрытыми ставнями не доходил даже шум города. Если бы с Ольгой была Пашка, ей все же было бы легче, но ее разлучили с нею, и при мысли об участи Пашки княжна на мгновение забывала даже свое горе. А между тем она и не подозревала того, что сделала Пашка.
