— Вот и отлично. Значит, все проблемы решены. А теперь пойдемте обедать и отпразднуем это дело.
* * *
Неделей позже Гронвелт вызвал Калли в свой кабинет.
— Я получил результаты обследования. Доктор советует мне отойти от дел. Но прежде чем уйти, я хочу прокрутить один финт. Я попросил банк перевести миллион долларов на мой расходный счет и теперь собираюсь сыграть в других казино. Мне бы хотелось, чтобы ты побыл со мной, пока я проиграюсь или удвою свой миллион.
Глаза Калли вылезли из орбит.
— Вы собираетесь опровергнуть теорию вероятностей?
— Мне хочется тряхнуть стариной. В молодости я был классным игроком. Если кто-нибудь и может поспорить с теорией вероятностей, так это я. А если у меня не получится, значит, никому это не под силу. Мы отлично развлечемся, а я могу позволить себе расстаться с миллионом баксов.
Калли не верил своим ушам. Все годы, которые он знал Гронвелта, тот свято верил в теорию вероятностей. Калли вспомнился один черный период в истории «Ксанаду», когда столы для игры в кости три месяца подряд теряли деньги. Игроки богатели на глазах. Калли не сомневался, что дело нечисто. Уволил весь персонал секции. Гронвелт отдал кости на исследование в научную лабораторию. Ничего не помогало. Калли и менеджер казино пришли к выводу, что кто-то придумал некий прибор, контролирующий полет костей. Другого объяснения не было. Только Гронвелт сохранял спокойствие.
— Не волнуйся. Теория вероятностей сработает.
И действительно, три месяца спустя кости покатились в другую сторону. Три месяца каждый вечер столы приносили прибыль. И к концу года доходы даже превысили убытки. Гронвелт по этому поводу выпил с Калли шампанского и сказал:
— Можно потерять веру во все: религию и бога, женщин и любовь, добро и зло, войну и мир. Но теория вероятностей останется незыблемой.
И на следующей неделе, пока Гронвелт играл, эта фраза не выходила из головы Калли. А играл Гронвелт блестяще, Калли еще не доводилось видеть такого блестящего игрока. Ловил удачу на лету. Интуитивно чувствовал, когда надо ставить на Игрока, а когда переключаться на Банкомета. За столиком для блэкджека играл по пять баксов, когда дилеру шла карта, и ставил по максимуму, когда удача отворачивалась от него.
К середине недели Гронвелт выиграл пятьсот тысяч. К концу недели — шестьсот. И продолжал играть. Калли не отходил от него ни на шаг. Они вместе обедали, а потом играли до полуночи. Гронвелт говорил, что играть можно, только будучи в хорошей форме. То есть не перенапрягаясь, отсыпаясь каждую ночь, не переедая, не злоупотребляя женщинами.
К середине второй недели Гронвелт, несмотря на все свое мастерство, начал сдавать позиции. Теория вероятностей дробила его в пыль. К концу второй недели он расстался со своим миллионом. Поставив последние фишки и проиграв, он посмотрел на Калли и улыбнулся. Вроде бы радовался, но Калли расценил это как дурной знак.
— Только так и можно жить. С верой в теорию вероятностей. Все остальное — ерунда. Всегда помни об этом. В любых делах прежде всего опирайся на нее.
Глава 48
В свой последний приезд в Калифорнию, завершая работу над сценарием фильма, я столкнулся с Озано в баре отеля «Беверли-Хиллз». Меня так поразил его внешний вид, что поначалу я не заметил Чарли Браун. Озано прибавил как минимум тридцать фунтов, огромный живот буквально вываливался из-под старого пиджака. Лицо его раздулось, его покрывали белые жировые бляшки. Зеленые глаза, когда-то такие яркие, заметно обесцветились, стали чуть ли не серыми. А когда он шел ко мне, я заметил, что его еще сильнее заносит в сторону.
Мы выпили в «Поло лаундж». Как обычно, Чарли Браун притягивала взгляды всех мужчин. И не только красотой и невинным личиком. Такого добра в Беверли-Хиллз хватало. В ее одежде, походке, взгляде, которым она окидывала «Поло лаундж», читалась доступность. Так что на мужчин она действовала как зажженная лампа на мотыльков.
— Я выгляжу ужасно, не так ли? — спросил Озано.
— Бывало и хуже, — ответил я.
— Это точно, — вздохнул Озано. — Это ты ешь сколько влезет и не прибавляешь ни унции.
— Тут я Чарли не конкурент. — Я улыбнулся ей, она — мне.
— Мы улетаем во второй половине дня, — сообщил Озано. — Эдди Лансер думал, что сможет договориться о сценарии, но ничего не вышло, так что делать мне здесь больше нечего. Думаю, сяду я на диету, войду в норму и закончу роман.
— А как продвигается роман? — полюбопытствовал я.
— Отлично. Я перевалил за две тысячи страниц, осталось каких-то пятьсот.
Я не знал, что ему на это сказать. К тому времени он уже давно не сдавал в срок ни журнальные статьи, ни публицистические книги. Роман оставался его последней надеждой.
— Тебе надо сконцентрироваться на этих пяти сотнях страниц и добить эту чертову книгу. Тогда ты решишь все проблемы.
— Да, ты прав, — кивнул Озано. — Но торопить свое перо я не могу. Даже издатель не приветствует спешку. Ты же понимаешь, на кону стоит Нобелевская премия.
Я взглянул на Чарли, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели на нее слова Озано, но тут до меня дошло, что она и слыхом не слыхивала о Нобелевской премии.
— С издателем тебе повезло. Не каждый будет ждать книгу десять лет.
Озано рассмеялся.
— Да, это лучшее издательство Америки. Дали мне сто штук, не увидев ни страницы. Вот где ценят талант. Это тебе не гребаные киношники.
— Через неделю я возвращаюсь в Нью-Йорк, — добавил я. — Я тебе позвоню, и мы где-нибудь пообедаем. Какой твой новый номер?
— Он у меня не изменился.
— Я звонил, но никто не отвечал.
— Да, я был в Мексике, работал над книгой. Ел одну фасоль да пирожки. Поэтому так раздобрел. Чарли была со мной, но не прибавила ни унции, хотя ела в десять раз больше, чем я. — Он похлопал девушку по руке. — Чарли Браун, если ты умрешь раньше меня, я отдам твое тело врачам, чтобы они разрезали его и выяснили, почему ты совершенно не толстеешь.
Девушка нежно улыбнулась ему.
— Я, между прочим, голодна.
Я, конечно, заказал ленч. Себе — салат, Озано — омлет, Чарли Браун ограничилась гамбургером с жареным картофелем, стейком с овощами, салатом, тремя шариками мороженого и яблочным пирогом на десерт. Озано и я наслаждались, глядя, как люди таращатся на Чарли Браун. Они просто не верили тому, что видели. Двое мужчин в соседней кабинке громко комментировали аппетит Чарли Браун, надеясь втянуть нас в разговор и таким образом получить возможность поговорить с Чарли. Но и Озано, и Чарли их проигнорировали.
Я расплатился по чеку, а уходя, еще раз пообещал Озано, что позвоню ему, как только прилечу в Нью-Йорк.
— Вот и отлично, — ответил Озано. — Я согласился выступить на конгрессе феминисток, он пройдет в следующем месяце, и хотел бы, чтобы ты оказал мне моральную поддержку, Мерлин. Как насчет того, чтобы нам пообедать в тот вечер, а потом вместе отправиться на конгресс?
Я замялся. Всякие многолюдные сборища я не любил в принципе, а Озано отличался тем, что вечно впутывался в какие-то истории. И вызволять его в очередной раз мне не хотелось. Но все-таки я согласился.
Ранее ни один из нас не упомянул Джанель, но я не смог удержаться и спросил Озано:
— Ты не виделся с Джанель?
— Нет, — ответил он. — Мы давно не встречались.
Озано пристально посмотрел на меня. На мгновение его глаза вновь позеленели. Губы искривила грустная улыбка.
— Не следовало тебе отпускать такую женщину. Они встречаются раз в жизни. Точно так же, как за всю жизнь можно написать одну большую книгу.
Я пожал плечами, мы вновь обменялись прощальным рукопожатием. Я поцеловал Чарли Браун в щеку и отбыл.
Вторую половину дня я провел на совещании в «Три-калчур студиоз» с Джеффом Уэгоном, Эдди Лансером и режиссером Саймоном Беллфордом. Я всегда думал, что голливудские истории о том, как сценарист чуть ли не с кулаками набрасывается на продюсера и режиссера, при всей их забавности чистая выдумка. Но на том совещании я понял, что такое вполне возможно. Собственно, Джефф Уэгон и его режиссер приказывали нам писать их историю, а не отталкиваться от моего романа. Я в основном молчал, за нас обоих отдувался Эдди, но наконец и он не выдержал, бросив Уэгону:
— Слушай, я не говорю, что я умнее, чем ты, но, уж позволь сказать, я удачливее. И у меня четыре хита подряд. Почему бы тебе не прислушаться к моему мнению?
Мне казалось, что это чертовски убедительный аргумент, но на лице Уэгона и его режиссера отразилось недоумение. Они не понимали, о чем толкует Эдди, и я понял, что переубедить их невозможно. Эдди, похоже, пришел к такому же выводу.
— Мне очень жаль, парни, но, если вы будете стоять на своем, я буду вынужден уйти.
— Хорошо, — кивнул Джефф. — А ты, Мерлин?
