Тризна замолчал обиженно. Игумен Иоанн недовольно покачал головой.
…В покоях, после того как ушли отцы церкви, остался только острый могильный запах ладана. Хмельницкий подошел к окну и выглянул. Попы шли медленно, черная кучка людей среди густо-зеленых кустов сирени и жасмина. Караульные казаки почтительно склоняли головы. Тризна, не останавливаясь, небрежно осенял их крестом. Когда сели в карету, Хмельницкий проговорил громко:
— Как вороны, ей-богу! Падали, стервятники, ищут.
Лученко, стоявший за спиной, засмеялся.
— Чистое воронье!
Гетман обернулся к нему. Прикрикнул:
— А ты молчи! Не твоего разума дело! Тоже пташка…
Пятясь к дверям, Лученко поспешил исчезнуть.
6
В то лето зловещие языки пламени багрово подымались с края неба и едкий запах гари стоял на дорогах.
Днем и ночью, строго придерживаясь заранее установленного порядка, шли войска. Вздымала пыль конница. Обливаясь потом, подталкивали на взгорках и выбоинах пушкари свои пушки. Перекинув ноги через грядки телег, ехала пехота. Время от времени над полем, над пустынными безлюдными селами, сожженными войском Радзивилла, взлетала в чистое, безоблачное небо песня, а больше шли молча, терпеливо ожидая наступления вечера, когда можно будет отдохнуть.
Белокорые березы печально клонились долу, точно, томимые жаждой, искали воды на земле: по всему видать, с неба дождя ожидать не приходилось. Кланялись березки и пешему и конному, шелестя преждевременно высохшею, покрытою дорожною пылью листвой.
А небо висело прозрачное и бесконечное, такое же, как над Корсунем или над Чигирином, словно не земля Белой Руси расстилалась кругом, а те же приднепровские земли и бескрайние поля Полтавщины.
Именно это бросилось в глаза наказному гетману Ивану Золотареику, когда он, слезая с коня, остановился у деревянной каплички на краткий отдых.
Казаки проворно разостлали под березой коврик, растянули шатер. Есаул воткнул в землю древко с бунчуком. Петер подхватил бунчук и весело взвеял его над почернелою тесовою крышей каплички.
Седой ворон, сидевший на гребне крыши, недовольно взмахнул крыльями, гортанно крикнул и отлетел в бурьян.
Кто-то из казаков небрежно пустил ему вслед стрелу, и она, вонзившись в землю, еще долго трепетала над выгоревшими стеблями полыни.
Золотаренко снял шапку, вытер потный лоб и сел на ковер, поджав под себя, по татарскому обычаю, ноги. На этом месте он уговорился ожидать прибытия князя Трубецкого. Войско между тем двигалось дальше, к широким лугам Шкловской поймы, где должно было стать табором.
Золотаренко зажмурился. Странно было слышать однообразный шум и грохот, немолчным потоком струившийся сбоку, не видя ни лиц казаков, ни сотен телег, пушек, лошадей, волов… Уже две ночи ни он, ни войско вовсе не спали. Нужно было, не теряя времени, выйти еще до сумерек на Шкловку, и только теперь, когда наказной гетман увидел, что полки придут туда раньше, он успокоился.
Послышались шаги. Золотаренко открыл глаза. Перед ним стояли Гуляй-День, полковник Гремич, обозный Полуботок, полковник Лизогуб и есаул Горицвет. Он указал им рукой на ковер.
Они уселись было, но тут же все поднялись на ноги, заслышав трубы. Выйдя вместе с Золотаренком из шатра, все увидели, как с востока на дорогу вынеслись несколько всадников и галопом приближались к капличке.
— Князь Трубецкой! — радостно воскликнул Золотаренко. — По коням — и навстречу!
У села Охримовичи стрелецкое и казацкое войско соединились.
Вечером в шатре Золотаренка состоялся военный совет, на котором решено было, основываясь на добытых сведениях, не дать войску Радзивилла выйти на Смоленский шлях, навязать ему бой, а в то же время штурмовать у него за спиной Шклов, чтобы, разгромленный, он не смог отсиживаться за стенами крепости.
Князь Трубецкой привез радостные вести о падении Полоцка и о выходе стрелецкого войска на Двину.
Гуляй-День внимательно слушал полковника. С того дня, как он с низовым полком покинул Великий Луг и стал под бунчук наказного гетмана, многое переменилось в его жизни.
Низовики, идя на запад через всю Украину, увидали ее села и города как бы в обновах. Будто переродились люди. Выходили навстречу целыми селами и далеко провожали. Желали казакам:
— Вы там Радзивилла побейте, а мы тут Потоцкого и татар!
В селах оставались только женщины, старики и дети. Хлопцы, у которых еще и усов на губе не было, и те пошли в казаки… Радовали глаз колосящиеся нивы. Была надежда — может, в этот год не испепелит их война…
Пернач в руке Гуляй-Дня уравнял его с полковниками, сидевшими теперь на ковре, нагнувшись над картой, рядом с князем Трубецким и наказным гетманом Золотаренком. «Но надолго ли сравнял меня с ними пернач наказного полковника?» — невольно думал Гуляй-День, но думал о том без тревоги за себя, а скорее с усмешкой.
Полуботок и Лизогуб недобрым глазом косились на низового атамана. К чему было звать его сюда? И того довольно, что при встрече русского воеводы присутствовал. Все это выдумки Золотареыка. Легкой славы ищет, братается с низовою голотой. Ездит к ним в табор, песни с ними орет, пьет горелку, а Гуляй-День ему будто побратим давний.
Гуляй-День замечал недовольные взгляды полковников. Сейчас уже не эта забота тревожила сердце.
Военный совет решил — низовому полку вместе с пушками князя Трубецкого обложить крепость Шклов, взять ее на аккорд. Штурм начать, как только конница Радзивилла втянется в сражение с объединенной конницей московской и казацкой. Тем временем донскому полку атамана Медведева надлежало углубиться в расположение врага и выйти на дорогу Шклов — Вильна, чтобы отрезать для армии Радзивилла возможность отхода в этом направлении.
Один за другим покидали шатер полковники. Гуляй-День поднялся тоже.
Трубецкой обратился к хмуро молчавшему военачальнику:
— Полковник Цыклер, тебе выступать вместе с атаманом Гуляй-Днем.
Цыклер, все время сидевший в углу на барабане и грызший короткую вишневую трубку, тяжело поднялся, буркнул недовольно:
— Слушаю господина воеводу.
Стоял рядом с Гуляй-Днем, искоса поглядывал на него.
— Наказной атаман Гуляй-День, — Золотаренко улыбнулся благожелательно, — штурм Шкловской крепости не игрушка. Либо на коне, либо под конем тебе быть. Запомни! Должен взять!
Гуляй-День только кивнул головой.
И то, что он ничего не сказал, тоже не понравилось Полуботку и Лизогубу. Они переглянулись.
Цыклер обиженно сопел. Не ему подчинили все войско, а этому черкашенину, который больше похож на черносошного мужика, чем на генерала! Что у него за спиной? А он, Цыклер, служил и королю польскому, и курфюрсту саксонскому и шесть месяцев обучал пушечному делу султанских янычаров… Черт дернул его послушаться Шемберга и стать на русскую службу! Не лучше ли было податься в шведское королевство, когда возможность была…
И когда Цыклер уже ехал рядом с Гуляй-Днем в лагерь низовиков, а позади них грохотали на дороге его пушки, он все еще думал об утраченной возможности перейти на службу к шведскому королю. Только когда пришла в голову мысль, что сделать это и сейчас не поздно, он успокоился и на ломаном языке сказал Гуляй-Дню:
— Я брать штурмом десять фортеций… Имею саблю от короля польского Владислава Четвертого, звезду с алмазами на лазоревом атласном поясе от саксонского принца, сам царь Алексей Михайлович пожаловать мне маетность под Москвой…
Гуляй-День усмехнулся. Его не жаловали ни короли, ни принцы…
Цыклер снова обиделся. Ожидал восторженного удивления со стороны черкашенина, а он точно воды в рот набрал. Цыклер отъехал в сторону, покрикивал на пушкарей:
— Дьяволы, скорее! Я вас… доннер-веттер! Я вас…
Гуляй-День помотал головой. Подумал: «Вот кабы кто-нибудь из этих дьяволов погладил тебя, чучело, по затылку, криком подавился бы!»
Степан Чуйков шел при своей пушке и, хотя не на него кричал Цыклер — чувствовал — вся злоба ему, а не тому пушкарю, к которому придрался полковник.
С того дня, как Степан пригрозил Цыклеру, между ними установилась безмолвная, но страшная вражда. На стороне Чуйкова было то преимущество, что он Цыклера не боялся, а Цыклер, люто ненавидя этого сильного русского солдата, отчаянно боялся его. Ему по ночам мерещщюсь, что в шатер прокрадывается этот, с серьгой в ухе, дерзкий солдат и кидается на него с ножом. Цыклер не раз прислушивался к тревожной, напряженной тишине и украдкой приподымал полу шатра, проверяя, не спят ли часовые.
У Цыклера была надежда, что Чуйкова убьют в бою. Больше того, полковник с умыслом поставил под Невелем пушку Чуйкова в таком месте, где его неминуемо должны были захватить в плен польские рейтары. Но проклятый русский отбился от отряда рейтаров, еще и в плен взял с десяток.
