В Порт-Этьенне, где его друг Жан Люка был теперь chef d'aeroplace, Сент-Эксу самому пришлось сражаться не с одной песчаной бурей. Позже, в «Планете людей», он описал, как капитан, командир заброшенной заставы, имел три ящика хорошей французской земли, привезенной из Бордо, чтобы он мог выращивать собственную морковку и редиску, и как, когда песок начинал подниматься над пустыней Сахара, его «парк», как он причудливо называл его, поспешно прятался в подвал. Именно там, одной залитой лунным светом ночью, когда ветер внезапно утих после того, как несколько недель настойчиво дул без перерыва и дюны за окном казались цвета розового шелка, Сент-Экс, который в это время брился, был поражен двумя стрекозами и маленькой зеленой бабочкой, летавшими вокруг лампочки, слегка касаясь ее крыльями. Хрупкие посыльные, убегающие от шторма, они упорхнули в своем отчаянном пути к заставе, опоясанной морем, за несколько минут перед тем, как движущаяся беда опустошила их пальмовый оазис и которая в любой момент теперь может охватить их всех в исступленном, шокирующем танце песка и гравия.
И все же, хотя риск был все еще там, за краем горизонта, былые чары пропали, и он не мог избавиться от ощущения, что навсегда. «Чтобы принять страну, нацию, обстановку, – писал он из Порт-Этьенна в середине сентября, – нужно признать все условности. Они – то, что дает нам корни. Слишком уныло жить без условностей, тогда ты страдаешь от своего рода отсутствия действительности. Первый раз, когда я жил здесь, я принимал их всех. Час завтрака, звон колокольчика молочника, культивируемый всеми ревматизм и даже вечерня создает эту действительность, под защитой которой можно жить. И все, что требуется, – единственная ветка зелени, сорванная на память где-нибудь в мире, которая полна значимости для владельца, и легкая человечная интрига, которую ты затеваешь с молоденькой девушкой на почте…»
За четыре года Сент-Экс изменился, и так же незаметно изменилась пустыня. Волшебство песков все еще присутствовало, но это больше была уже не та самая пустыня Сахара. Медленно, но непреклонно европеец осуществлял свое разложение. Не прирученные внутренние районы приручились, и дикая гордость воина уступала дорогу посредством невидимой эрозии, раболепной почтительности. Прежние острые ощущения почти совсем пропали, к тому же «Лате-26» оказывался намного более безопаснее неустойчивого старого «бреге», и то, что представляло собой приключение, превращалось в рутинную работу. «У Кап-Джуби, Сиснероса, Пуэрто-Кансадо, Саге-эль-Амра, Дора, Смарра, – размышлял он позже в «Планете людей», – отняли их тайну. Горизонты, к которым мы устремлялись, медленно гасли один за другим, подобно тем насекомым, которые теряют свои цвета, как только они попадают в теплые руки. Но он, кто следовал за ними, он-то вовсе не был игрушкой иллюзии. В преследовании этих открытий мы не ошибались. Больше чем султан из «Тысячи и одной ночи», искавший ответ на вопрос настолько тонкий, что на рассвете его прекрасные пленницы таяли в его руках, потеряв золото их крыльев, как только их касались рукой. Нас тянуло таинство песков, другие, возможно, пробурят нефтяные скважины и разбогатеют на своей торговле. Но они прибудут слишком поздно. Ведь запретные пальмовые рощи, где девственный порошок из ракушек стал самым драгоценным материалом, предоставившим лишь только час пылкой страсти, и мы оказались теми, кто его промотал».
* * *
На протяжении всего года всякий раз, когда им удавалось попасть в Париж, Мермоз, Гийоме, Дюбурдье и Сент-Экзюпери продолжали стучаться во все инстанции в совместном усилии восстановить Дора на прежнем месте в «Аэропостали». Судебный процесс, который ему пришлось вести против его хулителей (тех, кто обвинил его в пиромании), он в конечном счете выиграл, прибавив унижения и так униженному Буйю-Лафону. Но к тому времени, как вынесли приговор, в начале 1933 года, «Аэропосталь» оказалась с точки зрения управления в еще более худшем положении, нежели когда-либо, превратившись в приз для конкурирующих политических теорий и амбиций. Смещение Дора сопровождалось устранением многих из его прежних назначенцев, в то время как по крайней мере один пилот, которого он уволил за серьезную некомпетентность, воспользовался преимуществом хаоса, чтобы повторно поступить на работу.
Такая сложилась ситуация в феврале 1933 года, когда Сент-Экзюпери принялся писать длинное письмо Раулю Дотри, временному управляющему «Аэропостали», в котором он камня на камне не оставил от гротескной «софистики», направленной против его прежнего руководителя. «Независимо от важности причин, которые управление «Аэропостали» может признавать, отдавая предпочтение другому управляющему, а не Дора, нельзя уравнять его постоянную работу в течение двенадцати лет, с недоказанным обвинением со стороны телефониста и пилота, которое оказалось поводом для его смещения. Совет директоров всегда имеет право уволить управляющего, когда только пожелает, даже без причины, но никто не имеет права воспользоваться подобным предлогом. И еще меньше имеет права воспользоваться таким никчемным предлогом, дабы избежать выплаты компенсации человеку, которого прогоняет, человеку, которому, как получается, «Аэропосталь» обязана всем».
Это послание, при всем его красноречии, не возымело ни малейшего эффекта: и не столько по вине Рауля Дотри, сколько из-за непомерно раздутой ситуации, в которую он оказался погруженным. «Скандал с «Аэропосталью» давно нарушил границы административной логики и превратился в ожесточенное политическое дело. Два правительства пришло и ушло, начиная с кабинета Тардье начала 1932 года; убили президента Думера; а выборы мая того года принесли победу левым, ограниченным политикам, пришедшим к власти на волне пацифистской демагогии точно в тот момент, когда с другой стороны Рейна нацисты постепенно занимали Германию. Через несколько дней после того, как Гитлера объявили канцлером нового рейха (30 января 1933 года), Эдуард Даладье сформировал левоцентристское правительство, в котором министром авиации стал не Поль Пэнлеве, друг Дора и Мермоза, а Пьер Кот, радикал-социалист, депутат от департамента Савойя. Сент-Экзюпери был знаком с ним через общего друга и встречался с ним несколькими годами раньше, но, как мы увидим, он отказался воспользоваться преимуществом этой дружбы в своих интересах.
Кот, чей социализм оказался слишком радикальным и едва отличался от такового у коммунистов, решил, что настало подходящее время объединить в единое целое пять независимых воздушных компаний, существовавших тогда во Франции («СИДН», «Фарман», «Эр-Юнион», «Эр-Ориент» и «Аэропосталь»), под единым названием – «Эр-Франс». Слияния компаний почти неизменно болезненны и слишком уж часто создают хаос, и этот случай не стал исключением. Для начала слияние породило правление с не менее чем тридцатью шестью директорами, или, как определил бы сэр Норткот Паркинсон, совершенное предписание для паралича. Большинство акций в новой компании было предоставлено «Эр-Ориент», которая, хотя и управлялась добропорядочно, получала правительственную субсидию в размере 41 франка за каждый километр полета (сравним с 22 франками для «Аэропостали») и еще только собиралась вводить ночные полеты, рассматривая их как слишком опасные! Логически наиболее эффективной из пяти авиакомпаний следовало получить в новом консорциуме ряд преимуществ, но все произошло почти с точностью до наоборот. Поскольку «Аэропосталь» находилась в состоянии «судебной ликвидации», ее подавили, а доминирующей силой в новом консорциуме стала «Эр-Ориент», принадлежащая мощной «Компании Суэцкого канала», а доминирующим голосом стал голос Эрнеста Роума, отставного генерал-губернатора Индокитая, предположительно нового главы влиятельного «Банк д'Эндошин».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
