— Пусть… пусть боится. Он посягнул на мое сокровище. Если бы не он, она бы еще долгие годы оставалась ребенком. Да. Они помолвлены?
— Помолвка невозможна без вашего согласия.
— Хорошо вам, мисс Сноу, так говорить! Вам вообще свойственна правильность суждений. Но мне-то каково! Что у меня еще есть на свете, кроме дочери?! Она единственная моя дочь, и сыновей у меня нет. Неужели Бреттон не мог где-нибудь еще поискать невесту? Есть сотни богатых и хорошеньких женщин, он любой из них мог бы понравиться — он красив, воспитан, со связями. Почему ему непременно понадобилась моя Полли?
— Не встреть он вашу Полли, ему бы многие могли понравиться. Ваша племянница мисс Фэншо, например.
— Ах! Джиневру я отдал бы за него с легким сердцем! Но Полли! Нет, я не в силах с этим смириться. Он ее не стоит, — решительно заключил он. — Чем он ее заслужил? Он ей не ровня. Опять же, состояние… Я не стяжатель и не скряга, но приходится и об этом думать. Полли будет богата.
— Да, это известно, — сказала я. — Весь Виллет знает, что она богатая наследница.
— Неужели о моей девочке это говорят?
— Говорят, сэр.
Он глубоко задумался. Я отважилась спросить:
— А кто достоин Полины, сэр? Кого предпочли бы вы доктору Бреттону? Разве богатство и более высокое положение в обществе способны примирить вас с будущим зятем?
— А ведь вы правы, — сказал он.
— Посмотрите на здешних аристократов — хотели б вы в зятья кого-нибудь из них?
— Никого — ни князя, ни барона, ни виконта.
— А мне говорили, многие из них имеют на нее виды. — И я продолжила, ободренная его вниманием: — Если вы откажете доктору Бреттону, сыщутся другие. Куда бы вы ни отправились, повсюду найдется довольно охотников. Независимо от своего будущего богатства, Полина, по-моему, может очаровать любого, кто ее увидит.
— Неужто? Моя дочь вовсе не красавица.
— Сэр, мисс де Бассомпьер очень хороша собой.
— Глупости! Ах, простите, мисс Сноу, но вы к ней, кажется, пристрастны. Полли мне нравится, мне нравится в ней все, но я отец ее. И даже я никогда не считал ее красивой. Она мила, прелестна, ну — забавна. Нет, помилуйте, разве можно ее назвать красавицей?
— Она привлекает сердца, сэр, и привлекала бы их без помощи вашего богатства и положения.
— Мое богатство и положение! Неужто это приманка для Грэма? Если б я думал так…
— Доктор Бреттон знает об этом, уверяю вас, мосье де Бассомпьер, знает этому цену, как всякий на его месте, как и вы сами в подобных обстоятельствах, но они не приманка для него. Он очень любит вашу дочь. Он может оценить ее высокие качества, и он находится под их обаянием.
— Как? У моей ненаглядной дочки есть, оказывается, высокие качества?
— Ах, сэр! Разве не видели вы ее в тот вечер, когда столько ученых и выдающихся людей обедали здесь?
— И точно, я удивлялся тогда ее поведению; меня потешило, что она хочет казаться взрослой.
— А заметили вы, как те образованные французы окружили ее в гостиной?
— Заметил. Но я думал, они просто хотели развлечься, позабавиться милым ребенком.
— Сэр, она вела себя блистательно, и я слышала, как один француз говорил, что она pétrie desprit et de grâces.[311] Доктор Бреттон того же мнения.
— Она милое резвое дитя и, думаю, не лишена характера. Помнится, болезнь приковала меня к постели и Полли выхаживала меня, врачи боялись за мою жизнь. И чем хуже мне становилось, тем мужественней и нежней делалась моя дочь. А когда я начал выздоравливать, какой радостью светились ее глаза! Представляете, она играла на моем кресле беспечно и бесшумно, как солнечный луч. И вот к ней сватаются! Нет, я не хочу с ней расставаться, — сказал он со стоном.
— Вы так давно знакомы с доктором и с миссис Бреттон, — решительно продолжала я, — и, отдавая ее ему, вы, по сути, с ней и не расстанетесь.
Несколько минут он печально раздумывал.
— Верно, — пробормотал он наконец. — Луизу Бреттон я давно знаю. Мы с ней старые, старые друзья. До чего мила была она в юности! Вы говорите «красота», мисс Сноу. Вот кто был красив — высокая, стройная, цветущая, не то что моя Полли — всего лишь эльф или дитя. В восемнадцать лет Луиза выглядела настоящей принцессой. Теперь она замечательная, добрая женщина. Малый пошел в нее, я всегда к нему хорошо относился и желал ему добра. А он чем мне отплатил? Каким разбойным помыслом! Моя девочка так меня любила! Мое единственное сокровище! И теперь все кончено. Я — лишь досадная помеха.
Тут дверь отворилась, впуская «единственное сокровище». Она вошла, образно выражаясь, в уборе вечерней красы. Угасший день покрыл румянцем ее щеки, зажег искры в глазах, локоны свободно падали на тонкую шею, а лицо успело покрыться нежным загаром. На ней было легкое белое платье. Она думала застать меня одну и принесла мне только что написанное, но незапечатанное письмо — хотела, чтобы я его прочитала. Увидев отца, она запнулась на пороге, застыла, и розовость, расплывшись со щек, залила все ее лицо.
— Полли, — тихо сказал мосье де Бассомпьер, грустно улыбаясь, — почему ты краснеешь при виде отца? Это что-то новое.
— Я не краснею. Вовсе я не краснею, — заявила она, совершенно заливаясь краской. — Но я думала, вы в столовой, а мне нужна Люси.
— Ты, верно, предполагала, что я беседую с Джоном Грэмом Бреттоном? Но его вызвали по срочному делу. Он скоро вернется, Полли. Он может отправить твое письмо и тем избавит Мэтью от «работы», как он это называет.
— Я не собираюсь отправлять письмо, — заявила она довольно дерзко.
— Так что же ты с ним намереваешься сделать? Ну-ка, поди сюда, расскажи.
Мгновенье она колебалась, потом подошла к отцу.
— Давно ли ты занялась сочинением писем, Полли? Кажется, ты лишь вчера писать выучилась!
— Папа, я письма свои не отправляю по почте. Я их передаю из рук в руки одному лицу.
— Лицу! Мисс Сноу, иными словами?
— Нет, папа. Не ей.
— Кому же? Уж не миссис ли Бреттон?
— Нет, и не ей, папа.
— Но кому же, дочка? Скажи правду своему отцу.
— Ах, папа! — произнесла она с большой серьезностью. — Сейчас, сейчас я все расскажу, хотя и дрожу от страха, я давно хотела рассказать.
Она в самом деле вся дрожала от растущего волнения, трепетала от желания его побороть.
— Не хочу ничего от вас скрывать, папа. Вы и любовь ваша для меня превыше всего, кроме Бога. Читайте же. Но сперва взгляните на адрес.
Она положила письмо ему на колени. Он взял его и тотчас прочел. Руки у него дрожали, глаза блестели.
Потом, сложив письмо, он принялся разглядывать его сочинительницу со странным, нежным, грустным недоумением.
— Неужто она — девчонка, еще вчера сидевшая у меня на коленях, — могла написать такое, почувствовать такое?
— Вам не понравилось? Вы огорчились?
— Нет, отчего же не понравилось, милая моя, невинное дитя? Но я огорчился.
— Но, папа, выслушайте меня. Вам незачем огорчаться! Я все бы отдала — почти все, — поправилась она, — я бы лучше умерла, только б не огорчать вас! Ах, как это ужасно!
Она побледнела.
— Письмо вам не по душе? Не отправлять его? Порвать? Я порву, коли вы прикажете.
— Я ничего не стану приказывать.
— Нет, вы прикажите мне, папа. Выкажите вашу волю. Только не обижайте Грэма. Я этого не вынесу. Папа, я вас люблю. Но Грэма я тоже люблю, потому что… потому что… я не могу не любить его.
— Этот твой великолепный Грэм — просто негодяй, только и всего, Полли. Тебя удивляет мое мнение? Но я-то ничуть его не люблю. Давным-давно еще я заприметил в глазах у мальчишки что-то непонятное — у его матери этого нет, — что-то опасное, какие-то глубины, куда лучше не соваться. И вот я попался, я тону.
— Вовсе нет, папа, вы в совершенной безопасности. Делайте, что хотите. В вашей власти завтра же услать меня в монастырь и разбить Грэму сердце, если вам угодно поступить так жестоко. Ну что, деспот, тиран, — сделаете вы это?
— Ах, за ним хоть в Сибирь! Знаю, знаю. Не люблю я, Полли, эти рыжие усы и не понимаю: что ты в нем нашла?
— Папа! — воскликнула она. — Ну как вы можете говорить так зло? Никогда еще вы не были таким мстительным и несправедливым. У вас лицо даже стало совсем чужое, не ваше.
— Гнать его! — продолжал мистер Хоум, в самом деле злой и раздраженный. — Да вот только, если он уйдет, моя Полли сложит пожитки и кинется за ним. Ее сердце покорено, да, и отлучено от сердца старика отца.
— Папа, перестаньте же, не надо, грех вам так говорить. Никто меня от вас не отлучал, и никто никогда отлучить не сможет.
— Выходи замуж, Полли! Выходи за рыжие усы! Довольно тебе быть дочерью. Пора стать женою!
— Рыжие! Помилуйте, папа! Да какие же они рыжие? Вот вы мне сами говорили, что все шотландцы пристрастны. То-то и видно сразу шотландца. Надо быть пристрастным, чтоб не отличить каштановое от рыжего.