Был вечер, и в свете фонарей я увидел промелькнувший пруд в зелени листвы. Сама дача, зелененькая, одноэтажная, показалась мне довольно скромной по сравнению с зубаловским домом.
Присутствовали в тот вечер Молотов и Ворошилов. Они расспрашивали меня о Гитлере, Коба молча слушал.
Он очень изменился после Надиной смерти. Был все время печален…
Чтобы как-то поднять настроение, я начал шутливо рассказывать о нашем сходстве с «мерзавцами» — флаг Германии был «цвета крови», как и наш, и первого мая у них тоже праздник — День национального труда; Германия отмечала и «свое» восьмое марта — День немецких женщин. Ворошилов, как и положено вчерашнему слесарю, изумленно слушал. Молотов был непроницаем. Но, взглянув на своего друга, я понял: подобное здесь рассказывать не надо.
Я торопливо перешел к гитлеровским зверствам — сожжению книг на костре… Я был в тот день на площади перед университетом. В свете факелов разожгли гигантский костер. Толпа — молодые лица в отблесках пламени факелов и костра. Юноши и девушки с невероятным энтузиазмом бросали в огонь перевязанные тесьмой пачки книг. Весело, бодро выкрикивали имена авторов:
— Маркса в огонь! Эйнштейна в огонь! Спинозу в огонь! Фейхтвангер и Гейне — пусть горят! — В основном это были книги знаменитых евреев. — Смерть евреям! — радостно, счастливо вопила молодежь.
У костра возник маленький человечек в черном сверкающем плаще — Геббельс. Его речь по радио слушала вся Германия: «Освещенные очистительным огнем, вы даете здесь клятву верности науке и нашему Фюреру! Век извращенного еврейского интеллектуализма закончился. Прошлое сгорает в пламени, будущее рождается в ваших сердцах!»
Вопли восторга! Молодежь счастлива. Молодежь всегда радостно присоединяется к идеям насилия. Сколько раз мы это использовали в нашей работе…
Я закончил рассказ. Простодушный Ворошилов негодовал по поводу «подобного варварства». Я вспомнил к случаю любимую цитату немецких коммунистов: «Там, где сжигают книги, рано или поздно будут сжигать людей». Это было пророчество Гейне. Молотов молчал. Молчал и Коба, курил трубку. Я понял: опять не туда! Ведь Коба делал то же самое, только без публичных костров. Просто книги тех, кого он объявлял врагами, тотчас исчезали из библиотек. Они также сжигались, правда тайно. Секретный костер Кобы был куда надежнее. И страху нагнетал больше — от неизвестности.
Обед, принесенный «чекистами» (они на даче выполняли роль прислуги), прервал мои мучения и рассказы.
Некоторое время я жил в Москве. В начале 1934 года состоялся XVII съезд, названный Съездом победителей. После долгого перерыва я был «гостем» съезда.
Съезд мертвецов
Как и положено Вождю партии, Коба выступил с основным отчетным докладом. Коверкал (или украшал) свою русскую речь грузинским акцентом. Теперь это стало модно, все националы-партийцы, прежде чисто говорившие по-русски, заговорили с акцентом.
Коба сказал в докладе:
— Если на Пятнадцатом съезде еще приходилось доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленинскими группировками, а на Шестнадцатом съезде — добивать последних приверженцев этих группировок, то на этом съезде… и бить-то некого!
Грохот оваций. Делегаты вскочили с мест. Коба скромно улыбался, бессильно махал рукой — пытался утихомирить восторженную публику. Не тут-то было! Овация не утихала, наоборот — аплодировали уже с выкриками «Да здравствует товарищ Сталин!», «Великому Сталину — слава! Слава!».
Повторялось ставшее традиционным: Коба как бы растерянно оглядывался на президиум, жестами просил унять зрителей. Но президиум, нежно улыбаясь, стоял вместе с залом и аплодировал. Помню, отбив ладони, я перестал хлопать. Но тут же заметил: на меня с негодованием смотрят окружающие. Зал и президиум продолжали нескончаемые, громовые аплодисменты! И я присоединился к ним вновь.
Наконец успокоились, уселись на места. Чтобы вскоре опять вскочить и рукоплескать… Весь доклад сопровождала эта нескончаемая фантастическая гимнастика: сели — встали — захлопали…
Я с непривычки отбил ладони, они потом болели… Воистину несмолкающие аплодисменты. Буря восторга. Я орал вместе со всеми: «Слава любимому Сталину!»
И началось! Один за другим поднимались на трибуну вчерашние вожди Октября. Они исполняли ритуал — клеймили свои прежние убеждения и превозносили прозорливость и мудрость Вождя. Это была невиданная коронация моего друга Кобы. И небывалое соревнование в славословии! Ни римские цезари, ни русские цари не слышали таких восхвалений. Ироничный Радек, умнейший Каменев, ленинские сподвижники Пятаков, Сокольников бесстыдно славили и славили Кобу. Простерши руку в зал, будто Ильич на броневике, Зиновьев, недавний вождь Октября, презиравший и смертельно боявшийся Кобу, выкрикнул фальцетом новый, созданный им лозунг: «Да здравствуют наши великие вожди Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин»…
Впервые произнесенное сочетание полетело в наше будущее. Оно украсит миллионы плакатов, будет написано на бесчисленных гигантских транспарантах, им будут заканчиваться миллионы речей и партийных собраний!..
На вечернем заседании эстафету самобичеваний и восхвалений подхватил Бухарин.
Я не поленился, вернувшись домой, записал отдельные мысли угодливого покаяния: «Товарищ Сталин был целиком прав, когда, блестяще применяя марксистско-ленинскую диалектику, разгромил целый ряд теоретических предпосылок правого уклона, сформулированных мною……После признания нами, бывшими лидерами правых, своих ошибок… сопротивление со стороны врагов партии нашло свое выражение в разных группировках, которые все быстрее и все последовательнее скатывались к контрреволюции… Это касается и ряда бывших моих учеников, получивших заслуженное наказание…»
Я был потрясен. Любимец Ленина, интеллектуал Бухарчик под грохот аплодисментов публично предал своих учеников!
Естественно, не отстали и верные соратники Кобы. Какую изобретательность в эпитетах проявил вождь Ленинграда Киров, славя «дорогое сердцу каждого честного человека на земле имя товарища Сталина»: «Кормчий великой социалистической стройки», «Величайший стратег освобождения трудящихся» и т. д.
Зал ревел от восторга! От Кирова поступило небывалое в истории съездов партии предложение: «Все положения и выводы отчетного доклада товарища Сталина принять к исполнению без обсуждения, как партийный закон». Тотчас все торопливо вскочили с мест, и опять начались мучительно долгие, несмолкающие аплодисменты. И опять я не выдержал и первым перестал хлопать. Вокруг продолжалась громовая овация. И снова под негодующими взглядами мне пришлось вернуться к избиению моих несчастных, плохо тренированных ладоней (слишком много времени проводил за границей).
