Уже вскоре по Берлину поползли слухи о готовящемся путче штурмовиков. Путч, организованный Ремом со товарищи, будто бы должен начаться в Мюнхене. И в этом заговоре участвуют бывший канцлер генерал Шлейхер и второй человек в нацистской партии Грегор Штрассер.
29 июня по приказу Гитлера Гиммлер собрал отряды эсэсовцев.
В ночь на 30 июня Гитлер вместе с Геббельсом на трехмоторном самолете тайно вылетел в Мюнхен.
Фюрер заявил встречавшим его на аэродроме: «Сегодня — самый трагический день в моей жизни. Но я обязан поехать в Бад-Висзее, я обязан провести строгий суд».
В седьмом часу утра Гитлер с отрядом эсэсовцев появился в Бад-Висзее. Здесь в роскошном отеле на берегу озера мирно спали мертвецки пьяным сном Рем и вся коричневая верхушка, не знавшие ничего о зловещем заговоре, который затевался. Они славно повеселились той ночью. Большинство руководителей штурмовиков были гомосексуалистами, и оргия закончилась, как обычно: вместе с вождями в кроватях почивали мальчики…
Гитлер постарался завести себя, прежде чем предстать грозным судьей перед старым и верным соратником. Яростно выкрикивая ругательства, он ворвался в номер Рема.
Рем проснулся, но никак не мог понять, что происходит! Гитлер вопил нечеловеческим голосом, жилы на лице вздулись, глаза выскакивали из орбит!
— Подлая сволочь! Проклятый содомит! Ты арестован!
В это время эсэсовцы выволакивали из постелей штурмовиков и их мальчиков. Последних сводили в подвал и расстреливали. Рема и всю верхушку штурмовиков, объявленную «главарями разоблаченного заговора», увезли в Мюнхен в тюрьму.
В память о совместной борьбе Гитлер велел передать Рему револьвер, но тот отказался застрелиться. «Если решено меня убить, пусть потрудится сам!». Его застрелили эсэсовцы.
В Берлине расстреляли и Грегора Штрассера, нациста номер два, вечного оппозиционера, старого соперника Гитлера…
Три дня продолжалось избиение ничего не понимавших вождей штурмовиков. Заодно со штурмовиками расправлялись… и с их врагами! Зверски убили семидесятитрехлетнего генерала Кара, когда-то подавившего «пивной путч» в Мюнхене. И последнего канцлера Веймарской республики генерала Шлейхера. Экс-канцлера пристрелили на глазах жены, потом наградили пулей и ее. Были убиты множество противников нового режима. Только 1 июля закончилась резня, получившая изящное название — «ночь длинных ножей»…
Когда я закончил переводить статьи о путче, Коба, усмехаясь, заходил по кабинету, потом спросил:
— Не помнишь, Фудзи, кого ты процитировал мне за полтора месяца до прихода Гитлера к власти?
(Я действительно передал тогда в Центр слова генерала Шлейхера, назначенного в те дни канцлером Веймарской республики: «С Гитлером покончено. Самые большие трудности позади, впереди дорога к лучшему». Всего через пятьдесят два дня канцлером вместо Шлейхера стал Гитлер!)
— Как видишь, политиков часто наказывают смертью за глупость. Такая у нас работа… Но я просил тебя выяснить главное: каково настроение немцев после всего этого? — поинтересовался Коба.
— Корсиканец утверждает — восторженное! Народ ликует. Думаю — от страха. Хотя некоторые делают это по убеждениям. Это те, кто верит, что Гитлер решил покончить со своими бешеными сторонниками — путчистами-радикалами.
Тут Коба прервал меня и сказал с доброй улыбкой:
— Почему ты все время зовешь соратников Гитлера «путчистами», ведь никакого путча не было?
Я с изумлением посмотрел на него: именно об этом писали английские газеты. И ответил подобострастно:
— Английские газеты, Коба, действительно утверждают, что никакого путча не было, просто бесноватый в очередном припадке безумия расстрелял половину своей партии.
Коба рассмеялся:
— Они тоже ничего не понимают. Какой же он бесноватый? На мой взгляд, он очень даже в своем уме. Просто вчерашние соратники мешали ему строить сильное государство. Они никак не могли забыть прошлых заслуг и бузили. И только сейчас, уничтожив их, Гитлер становится истинным Фюрером… Быстрый у него путь в вожди. Сначала поджег Рейхстаг, чтобы избавиться от чужих — от жалких немецких социал-демократов и бедных коммунистов. Теперь он избавился от своих. — Коба замолчал, прошелся по кабинету, держа трубку в негнущейся руке. — Нет, он не бесноватый! Он — политик… хитрый, умный политик, этот товарищ Гитлер…
Я смотрел на Кобу и видел на его лице хорошо знакомое мне раздумье — некая опасная мысль все больше завладевала им.
Всю неделю я продолжал переводить ему немецкие газеты. Как же он жадно слушал!
И когда я прочел лозунг нацистов: «Один народ, одна партия, один Фюрер!» (кстати, у нас не смели переводить слово «Фюрер», ведь «Вождем» в СССР называли его, Кобу), Коба засмеялся:
— Вот вам всем — итог! Теперь между ним и остальными партийцами — пропасть. Теперь в его партии остались только те, для которых он Бог и Фюрер.
Потом, когда мы ехали в машине на Ближнюю дачу, Коба вдруг сказал:
— Итак, товарищ Гитлер избавился от своих старых революционеров-партийцев… — Мысль эта явно не давала ему покоя. — Кстати, и товарищ Ленин не раз издевался над так называемыми старыми партийцами и даже говаривал, что «революционеров в пятьдесят лет следует отправлять к праотцам». В этой шутке, Фудзи, есть очень серьезная мысль: каждое революционное поколение с годами становится тормозом для той идеи, которую они вынесли на своих плечах… Так что, мижду нами говоря, товарищ Гитлер всего лишь поверил товарищу Ленину. — Коба засмеялся.
Но особенно его развеселило то, что все расстрелянные Гитлером, умирая… славили Гитлера. Он долго прыскал в усы, мой смешливый друг Коба. Уверен: тогда он уже обдумывал первые действия.
«Сердце под ножом падало»
Я навестил Кобу в новой квартире. Обстановка была такая же — мебель, которую оставил Бухарин, оказалась не лучше прежней мебели Кобы. «Любимец партии», видно, тоже презирал буржуазные ценности.
Коба странно относился к Бухарину. Он его любил, презирал, восхищался, ненавидел и… завидовал. Причем одновременно. Чтобы это понять, надо знать Кобу.
В тот вечер Коба его ненавидел. Он сказал мне:
— Это он ее убил. Он отравил ей душу… Он мучил ее рассказами о голодающей деревне… Он женился недавно, они живут в моей бывшей квартире… И я спросил его: «А где ты спишь со своей малолеткой?» Оказалось, в моем кабинете спят. Я говорю: «Вы лучше в Надину комнату переезжайте, там воздуху побольше». Не переехал — боится. Тени ее боится. Знает кошка, чье сало съела!
