кого! Этого еще не хватало, чтобы ты, знаменитый художник, ходил по кабакам и там, сидя за жбаном вина, изображал досужих пьяниц! Кому все это нужно!
— Мне это нужно! — упрямо отрезал Верещагин. — Если понадобится для дела, то и в кабаках или у ворот казенки буду рисовать. Это уж мое дело!..
Понимая, во что может вылиться такой разговор, няня подхватила игравшего на полу ребенка и ушла с ним в соседнюю комнату.
— А мне нужно, чтобы ты почаще был дома. Нужна забота о семье, внимание… — продолжала пенять ему Лидия Васильевна. — Назвался мужем, постарайся быть таковым! Тебе не сидится дома. Что, я мешаю тебе? Ребенок мешает тебе? Ничуть не бывало! Мастерская у тебя прекрасная, работы у тебя вдоволь. Продолжал бы писать картины на темы Отечественной войны двенадцатого года.
— Знаю, что надо продолжать. Вот поживу малость в Котлах и поеду в Смоленскую губернию, поеду в Бородино…
— Опять «поеду»! Не успел приехать из Вологды, поедет в Смоленск! Благодарю, муженек! — Лидия Васильевна села в мягкое кресло, задумалась и, склонив голову, уставилась влажными глазами на медвежью шкуру, разостланную на полу. — Медведь — и тот зимой из берлоги никуда не выходит…
— Ну и жила бы ты с медведем!..
— Это уж, Вася, слишком! Вспомни, когда мы с тобой последний раз в театре были?
— Это не так важно.
— Всё, что касается меня, всё, по-твоему, не так важно.
— Успокойся, Лида. Не нервничай. Да, именно всё наше личное должно быть подчинено делу, искусству. Ты знаешь меня… Весной, в мае — июне, поедем вместе по Северу. Отдохнешь, многое увидишь. Ну, разумеется, и я своей собственной персоной намозолю тебе глаза…
Лидия Васильевна легко вздохнула, улыбнулась и заговорила без раздражения:
— На Север так на Север. Я разве откажусь с тобой поехать! И не помешаю…
— То-то, вот видишь, можно обойтись без шума, резкостей. Уверен, что наш Север тебе понравится. Вот, скажем, Вологда, — зря ты об этом городе предвзятого мнения!
— А чего там хорошего! — снова вспыхнула Лидия Васильевна. — Да там и говорят все по-вологодски. Окают да цокают, разговаривают словно поют — с растяжкой, а поют так:
У мово дролецки милово Нету пальтушки никаково, Одно дыряво драпово — Не евонно — братово…
— Ну вот, видишь! Оказывается, ты знакома с вологодским говором и даже частушки знаешь! И откуда ты, Лидуся, такой «учености» набралась?
— На гастролях в Костроме была, как-то из музыкального училища мы ездили компанией…
— Кострома — это еще не Вологда.
— Рядом там они.
— Мы тоже с тобой рядом живем, да немножко разные. Вологда — это городок, Москвы уголок. Она в один год с Москвой родилась. Скоро им по семьсот пятьдесят лет стукнет. Иван Грозный хотел в Вологде столицу обосновать. Петр Первый пять раз побывал в Вологде. И даже любовницу там имел.
— Может быть, и ты завел?
— Нет, голубушка, у меня темперамент не петровский…
— Чудище ты, чудище!..
Разговор стал принимать шутливый характер. Но послышался в коридоре звонок, и Лидия Васильевна притихла.
Узнав о возвращении Верещагина из Вологодчины, приехал к нему в Котлы художник Алексей Данилович Кившенко. Давно собирался Кившенко встретиться с Верещагиным, но Василий Васильевич был неуловим. Встречались они раньше два-три раза на выставках — как-то мимоходом, — и не было между ними откровенного разговора, хотя в творчестве и в биографии Кившенки было немало того, что сближало его с Верещагиным. Кившенко происходил из крестьянского рода. Отец его был когда-то крепостным графа Шереметьева, вышел в люди и сумел дать своему сыну художественное образование. Как и Верещагин, Кившенко начал учиться на Бирже, в школе Общества поощрения живописи; затем поступил в Академию художеств, где среди других учеников отличался неутомимостью в работе. Как и Верещагин, Кившенко попал в дальнейшем в Мюнхен — учился там и работал. Он тоже побывал на Кавказе, был и на Балканах, писал картины русско-турецкой войны, писал жанровые картины из охотничьей жизни. Особенно удачной была его картина, ставшая широко известной, — «Военный совет в деревне Филях 1812 года». Войдя в просторную мастерскую Верещагина, Кившенко на минуту остановился у дверей, с удивлением разглядывая обстановку.
— Да это же музей?! — воскликнул Кившенко, когда Верещагин, узнав посетителя, стиснул его в объятиях.
— Добро пожаловать, Алексей Данилович, добро пожаловать! Редкому гостю — честь и хвала! Раздевайтесь, Лидуся, распорядись насчет самоварчика!..
— Извините, Василий Васильевич, узнал, что вы вернулись из очередной поездки и осмелился заглянуть. Знаю, вы затворник, не любите, когда вас отрывают от работы.
Я ненадолго…
— Что вы, давайте без оговорок. А впрочем, действительно, я затворник! Зиму пробыл в Ярославле, Костроме, а больше всего — в Вологде. Очень там мне полюбилось. Да от художественного мира оторвался. Рад вас видеть, рад…
Кившенко выбрал из всей серии законченных картин полотно «Наполеон на Бородинских высотах» и несколько минут молча рассматривал его.
— Вы, наверно, скажете, что тут много красок, много генеральской мишуры, много блеска и мало движения? — обратился к нему Верещагин.
— Нет, Василий Васильевич, этого не скажу. Все это вполне уместно. Одно скажу: не напоминает ли вам, Василий Васильевич, эта вещь
