мастерская. Без этой бутафории никак нельзя работать.
— Мне это не нужно доказывать, — кашляя и ежась от холода, согласился Кившенко.
Из соседней комнаты распахнулась дверь. Лидия Васильевна, одетая в темно-синее шуршащее шелковое платье, украшенное индийскими бусами в несколько рядов, вошла в мастерскую.
— Добро пожаловать к столу! — Она подхватила Алексея Даниловича под руку и повела его из мастерской в столовую.
Разомлев от горячего чаю и рижского бальзама, Кившенко поведал Верещагину о цели своего визита:
— Дорогой Василий Васильевич, у меня к вам большая просьба. В Питере вы бываете нередко. Побывайте как-нибудь у меня. Я мучаюсь над двумя картинами по заказу самого, так сказать, в бозе почившего Александра Третьего. Обе картины из русско-турецкой войны. Хотел бы знать ваше мнение о моей работе. Лучшего консультанта мне не найти…
— Нет, нет, — отмахнулся Верещагин. — Если у вас августейший заказчик, то я тут не указчик. Могу только всё дело испортить. Одно скажу: плюньте на всякое хотение таких заказчиков — живых и почивших, — делайте по своему усмотрению. У художников есть судья строгий и справедливый, это — Стасов. Правда, я с ним малость не поладил, разошелся, из-за чего — и сам теперь не пойму. Но лучшего советчика у нас нет.
— Стасов меня не любит, — вздохнул Кившенко.
— Добейтесь, чтобы он вас полюбил. Впрочем, почему не любит? Помню, как-то давно-давно он хвалил вас за картину «Переправа на пароме», и тогда он настраивал вас забыть классических героев, одетых в латы и хламиды, а браться за то, что поближе к действительности, к натуре. Ведь сразу после того стасовского замечания вы сделали превосходную вещь-«Военный совет в деревне Филях». Года три тому назад я видел новую вашу картину — «Сортировка перьев». Тоже — удача. Я никогда не забуду этих женщин, занятых работой и оживленным спором. Лица и позы их очень жизненны. Не могу только одобрить ваш «Зимний пейзаж с дровнями». Кто только подобные пейзажи не пишет! Не обижайтесь, Алексей Данилович, я если и грубовато скажу, то от чистого сердца… Из ваших исторических картин, Алексей Данилович, наиболее плохая — прямо скажу — это где ведут под конвоем Марфу-посадницу и везут в ссылку вечевой колокол. И люди, и лошади, и древний Кремль Новгородский — все написано до крайности примитивно. Уничтожьте эту картину, не пожалейте… — Сказав это, Верещагин принялся за пирог с палтусом: — Кушайте, Алексей Данилович, эту беломорскую рыбицу я из Вологды привез…
— Вася, да ты таким разговором кому угодно аппетит испортишь… — Лидия Васильевна искоса посмотрела на мужа. В ее взгляде он угадал, что она хотела сейчас сказать: «Зачем обижать человека, ведь он — хороший, справедливый, но физически слабый, не то, что ты. Пощади его…»
Верещагин усмехнулся и продолжал:
— Алексея Даниловича я знаю. Он не нуждается в лести и ненавидит ложь, как и подобает каждому порядочному человеку…
— Не подсахаривайте, Василий Васильевич, я не обижаюсь. Вы правду говорите. Эх, кабы мне да ваша силища!.. Ваш могучий характер! Так, значит, вы не хотите быть моим консультантом?
— Дорогой Алексей Данилович, любой ваш эскиз всегда и с удовольствием разберу по косточкам. Никогда не откажусь. Но… императорский заказ — извините… я тут не советчик.
— Понимаю, понимаю…
Когда гость ушел, Василий Васильевич долго молча стоял у окна и задумчиво глядел на заснеженный пустырь, раскинувшийся вокруг его дома.
— Не жилец Кившенко, — сказал он с грустью в голосе. — Кажется, больше мы с ним не увидимся. Живет он одной внутренней энергией. Но догорает. Нужен отдых, лечение. Так мне и следовало бы ему сказать: к черту эти августейшие заказы! Подумайте, Алексей Данилович, о своем здоровье!..
— И тебе, Вася, не мешает о своем здоровье чаще думать. До весны сиди и работай, дома. В Смоленскую губернию съездим летом, — посоветовала жена.
— Летом? — удивился Верещагин. — Ты ничего, Лидуся, не понимаешь! Я должен поехать в такое время года, в какое удирал Наполеон из России. Иначе я для своих партизан ничего не увижу, ничего не почувствую.
Весной на Севере
К подмосковному селу Котлы подошла весна. Лидия Васильевна приготовила чемоданы. Василий Васильевич упаковал ящики с охотничьими принадлежностями, заготовил краски, белила, холсты на небольших подрамниках и весь громоздкий груз отправил багажом. В один из теплых дней, как только стала буйно и весело пробиваться на лугах зелень, Верещагин с женой и малюткой Лидочкой приехали в Вологду. Лидии Васильевне незнакомый город своей церковной стариной напомнил уголок Москвы. Тут был и Кремль с древним собором, и одноименная с городом река Вологда, напоминавшая Москву-реку, и пригородные усадьбы, и монастырь с крепостными стенами, торговые ряды и толкучки, лоточницы и извозчики — всё напоминало первопрестольный город. Показав своей супруге Вологду со всеми ее достопримечательностями, Верещагин купил билеты в каюту первого класса и на пароходе, пахнувшем краской, отправился в Великий Устюг. За Вологдой открылись широкие заливные луга, местами поросшие ивняком и ольшаником. Чем дальше шел пароход, тем шире становилась мутная и быстротечная река Вологда. Соединившись с Сухоной, она образовывала огромный разлив с островками. Здесь было много уток. Утки не боялись шлепающего колесами парохода, не взлетали, а только сторонились и плавали, покачиваясь на волнах.
В туманную ночь пароход стоял, приткнувшись к берегу, с которого свисали над водой старые начавшие зеленеть ивы. В туманное утро, до восхода солнца, заботливый капитан распорядился отчалить и тихим ходом следовать дальше. За бесконечными изгибами Сухоны, за лугами заливными, за лесными рощами, залитыми половодьем, показались редкие прибрежные деревни. Крепкие бревенчатые избы как в зеркало любовались собой, глядя в реку узорчатыми наличниками и подслеповатыми окнами. Верещагины вышли на палубу подышать свежим весенним воздухом, посмотреть на окрестности Шуйского междуречья. Далеко-далеко расстилались необозримые вологодские леса; вблизи,
