чудесным городом — колыбелью отчизны. Прахов упрашивал его еще погостить в Киеве или приехать снова на открытие памятника Богдану Хмельницкому. Но непоседливый, всегда стремящийся к новым путям и дорогам, Верещагин торопился в Москву и в подмосковное село Котлы, где ждала его начатая работа над циклом картин об Отечественной войне 1812 года.
Вологодские типы
Разъездами и разными делами, дававшими огромные прибыли, Терещенко так был занят, что не находил времени вести переписку с Верещагиным. Нередко ведением деловой корреспонденции занималась супруга Терещенки — Елизавета Михайловна. С ней в переписку вступал иногда и Верещагин.
В первых числах января 1893 года он писал:
«Живу в богоспасаемой Вологде, Елизавета Михайловна, и так как еще ничего не сделал, то глаз никуда не кажу, занимаюсь… Думаю, что нынешней зимою попаду на самый Север и поселюсь там на несколько месяцев. Хорошо на Севере, спокойно, пахнет стариною, и люди здесь истые, крепкие… Весь город обсажен березами. Дома почти все деревянные, извозчики возят за гривенник. На улицах не бранятся, не ссорятся, говорят степенно, певуче, на «о», не без северной прелести. В окрестностях кое-где есть деревянные церкви, собираюсь там побывать. По узким зимним дорогам ездят гуськом. Шапки-треухи, шубы мехом кверху, подшитые валенки и лыжи за собой на веревочке, — это ли не старая Русь!..»
В ту зиму Василий Васильевич работал и отдыхал в Вологде и ее окрестностях. По укатанным снежным дорогам нередко выезжал он за город. Побывал под Вологдой в Прилуках, побывал у Спаса-Каменного на Кубенском озере. Всюду среди вологжан Верещагин искал и находил интересных людей, писал с них портреты. Во время работы, разговаривая с простыми, прожившими большую и нелегкую жизнь людьми, он собирал этнографические материалы. Автобиографические рассказы нескольких вологжан, охотно позировавших художнику, в скором времени были изданы Верещагиным отдельной книжкой, с иллюстрациями и портретами его работы. Однажды в Вологде Верещагин отправился на толкучку и в огромной толпе праздно шатающихся вологжан приметил старца — с предлинной седой бородой, спускавшейся до пояса, с волосами, спадающими на воротник из собачьего меха. Лицо старца было покрыто глубокими морщинами, седые брови срослись над переносицей. Он был похож не то на сказочного колдуна, не то на отшельника. Но поскольку старец отпускал не подходящие для монашеского чина словечки, Верещагин решил, что этот человек благообразный только внешне. И, видимо, он прожил жизнь, о которой стоит послушать, тем более неплохо бы нарисовать такую неповторимую физиономию. Художник стал со стороны наблюдать за старцем, прислушиваться к его речи и вскоре пригласил к себе для беседы на Екатерининскую улицу в дом купчихи Александровой.
— А какая тебе, господин хороший, корысть со мной разговоры разговаривать? — спросил старик Верещагина. — Я уж как-никак свое доживаю, и удовольствие одно осталось — средь людей потолкаться, выпить на даровщинку, — деньга — она не всегда водится. Допреж ни в чем себе отказу не делал, когда руки были золотые, а теперь вся доброта прошла только в памяти и осталась…
— Ты, дед, посидишь со мной час-другой, рублевку заработаешь, а на рублевку, сам знаешь, можешь купить хоть пуд муки, хоть четыре сороковки водки.
— Занятно! — отозвался старец на столь неожиданное предложение. — А чего ты, господин хороший, с меня на рубль выпросишь? У меня только кожа да костьё и остались, да лик такой, что малы дети пугаются.
— Вот я лик-то твой и хотел бы нарисовать.
— Ага! Значит, вы к художествам страсть имеете? Так, так… Это дело нам было тоже с руки! — оживился старик и спросил: — Какая ваша фамилия, может наслышаны мы?..
— Верещагин.
— Василий Васильевич?
— Да, я самый.
Старик раскрыл глаза, посмотрел внимательно на художника и низко ему поклонился:
— Вашей светлости, Василий Васильевич. Как же, как же, всякий просвещенный человек вас знает. В газетках про вас читывал, в Петербурге у Цепного моста даже на вашей выставке бывал!.. Вы тогда помоложе намного были, да и я не таким чучелом выглядел… К вам, говорите, на Екатерининскую? Пожалуй, схожу. В рубле нужду имею, что тут грех таить! Нынче рубли у меня под ногами не валяются…
Опираясь на длинный суковатый вересовый посох, старик топал подшитыми валенками по дощатому тротуару, за Верещагиным. В деревянном крашеном домике, в комнате, сплошь уставленной кадками с неувядающими цветами, временно жил Верещагин у вдовы, купчихи Александровой.
— Ну, снимай свой армяк, садись, как тебе удобнее, не стесняй себя движениями. А главное — рассказывай, чтоб не было скучно ни тебе, ни мне, — предложил Верещагин и приготовился рисовать старца. Тот не спеша скинул с себя армяк, достал из кармана изогнувшийся роговой гребень и тщательно расчесал бороду, отчего она стала похожа на развернутый пучок льна-долгунца.
— Как у вас жарко натоплено! Хозяюшка, видно, дровец не жалеет.
Хозяйка как раз выглянула из-за занавески и, всплеснув руками, заголосила:
— Ну, Василий Васильевич, где ты это Федьку-то Немирова подхватил?
— А вы его знаете?
— Как же, вся Вологда его знает! Не смотри, что пугалом смотрит, в армячишке похаживает и борода будто у пророка, а поработал он за свой век — дай господи так каждому! Мне всю мягкую мебель так починил, что лучше новой стала. А вы поспрашивайте его, Василий Васильевич, и богомаз он всем известный. Не смотри, что косо повязан…
Старец Немиров от такого отзыва просиял, глаза его заискрились смехом.
— Что верно, то верно, — сказал он. — Немирова и в Питере многие знают. А Вологда — что за город? Насквозь вся просвечивает, как тут не знать!.. Вы меня карандашиком, а не кистью?
