тел и огромные черные вороны с человеческими лицами, кружащиеся над всем этим ужасом.
Когда он проснулся, их корабль уже вышел в море, и Феликс был рад тому, что они наконец покинули этот опасный остров. Но облегчение продлилось недолго, ведь он вспомнил, что впереди их ожидает куда более гиблые места, в которые боятся соваться даже сами пираты. Он вспомнил, с каким повседневным спокойствием Эскер вел себя на Альта-Петре, и как тот напрягался и нервничал, когда Марбас говорил о Храмах-Городах. Неужели эти места настолько кошмарные, что по сравнению с ними, даже неприступная пиратская крепость, населенная сумасшедшими бандитами, выглядела не такой опасной?
* * *
После посещения Альта-Петре прошло уже три недели, и было пройдено половина пути до скалистых берегов Самсонской пустыни.
— А почему ее так называют, господин Феликс? Я про пустыню эту. — как-то прохладным вечером спросил Милу.
Солнце уже зашло за горизонт, и они стояли на нижней палубе, глядя как на окутанном ночной вуалью небе загораются крохотные голубые точки. Маленький никс учил здоровяка ориентироваться по звездам, и сейчас настраивал линзы в своих драгоценных измерительных приборах. Феликс немного подождал с ответом, сконцентрировав свое внимание на настройке линз.
— Ну, наверное, стоит сказать, что это не настоящее название. — наконец ответил он, пока Милу в ожидании смотрел за его работой. — Во всех официальных документах название тех земель записано как «Новатера». Самсонской же пустыней ее прозвали во времена Релимора и Ценебрии, когда дальнее мореходство во всю набирало силы. В те дни морские карты еще не были такими точными как сейчас, и моряки часто терялись в этих водах, заплывая на проклятые берега. Никто из них не возвращался, поэтому все думали, что они просто разбивались на рифах или их убивали пираты. Первым же, кто смог возвратиться, был купец по имени Самсон Абу Аль-Бахраб, который плыл в Старые Города, а попал совсем не туда, куда хотел. Когда он возвратился, то был в полнейшем помешательстве, и толком не мог объяснить, что с ним произошло. Когда его спросили, что же он такого увидел, что так помутнило его разум, то он лишь ответил, что побывал в настоящем аду. — Феликс ненадолго прервал свой рассказ, чтобы проверить хорошо ли он настроил астрономический прибор, и стал наблюдать за маленькой звездочкой, которая светила ему с черного небосвода. Удостоверившись, что все расчеты верны, он передал прибор Милу. — А пустошами их называют не потому, что там мертвая земля. Наоборот, если верить множеством записей, сделанных разными исследователями, то на этом континенте очень даже богатая природа, и земли такие же плодородные, как в самом центре нашей империи. По преданиям, так Третий континент называют из-за того, что он иссушил разум бедного Самсона.
Милу с осторожностью взял секстант и прищурившись, неуклюже приложил его к глазу не тем концом, каким требовалось.
— Преподобный мне рассказывал, что эта земля — колыбель всего человечества, и что там обитают светлые ангелы, которые сидят на деревьях, словно дивные птицы. — проговорил он, не отнимая прибора от глаз и безрезультатно пытаясь разглядеть уплывшие еще дальше звезды.
Прежде чем ответить, Феликс молча перевернул подзорную трубу в правильное положение. Для этого ему пришлось встать на цыпочки, так как Милу был непомерно высоким для его возраста.
— Может быть ты мне наконец расскажешь, кто этот всеведущий преподобный, о котором ты все время говоришь? — поинтересовался он, облокотившись о перила корабля.
— Преподобный наш отец и кормилец. — проговорил, словно заученную считалочку, Милу. Он все еще смотрел на звезды, и теперь по-детски улыбался, когда наконец смог рассмотреть их в правильном виде. — Настоящих родителей у меня отняли Владыки, забрав их на небеса, чтобы они присматривали за мной, когда я делаю что-то не так. А чтобы не делать плохих вещей, которые расстраивают нашего Господа, я должен слушаться преподобного, потому что он Его слуга и мой отец.
Феликс слушал Милу и его сердце наполнялось печалью. Так промыть бедному ребенку мозги мог лишь сумасшедший фанатик. Ему вдруг захотелось сильно ударить этого неведомого преподобного, которого он представлял, как лысого сморщенного старика со злым взглядом. Феликс даже не посмотрел бы, что это человек церкви, так как тот, по-видимому, уже давно растерял расположение Всевышнего, раз позволяет себе так дурманить юные умы. Он попытался вспомнить, видел ли он кого-то похожего, когда забирал Милу из приюта, но так ничего и не вспомнил. Когда он подписывал документ, то с ним общалась немолодая настоятельница, лицо которой уже растаяло в его памяти. Загоревшись злобой на этого самого преподобного, Феликс решил во чтобы то ни стало, по возвращению в империю, — если, конечно, он сможет вернуться, — разобраться с этим негодяем, который портит беспризорных детей фанатичной чушью. А сейчас, пока есть время, он будет выкорчевывать те сорняки, которые тот успел посадить в голову доверчивого Милу.
— Ну, во-первых, в Самсонских пустошах нет никаких ангелов, и уж тем более таких, которые сидят на деревьях. Если бы они там жили, то Эскер и остальные наемники уж наверняка бы знали об этом, и не боялись бы этого места. — рассудительно проговорил Феликс, переведя свой взгляд на звезды. — Но поверь моим словам, это очень опасное место, и ты должен будешь немедленно возвратиться обратно вместе с другими наемниками. А во-вторых, этот самый преподобный не твой отец, и он не вправе им называться, так как сейчас твой опекун Ликос, которого ты так подло обманул, и ничего не сказав, отправился в путешествие. Готов поспорить, он сейчас место себе не находит, думая, куда это пропал его только что обретенный наследник.
— Тут можете не волноваться, господин Феликс, я не оставил доброго господина Ликоса без неведенья, и поэтому написал ему записку. — тут же ответил Милу, и по его голосу было понятно, что ему тоже очень стыдно за свой поступок.
— Ну хоть что-то твой драгоценный преподобный сделал правильно, и научил тебя грамоте. — все еще злясь на неизвестного священника проговорил Феликс. Он был уверен, что все то зло, что преподобный вливал в головы детей, помимо обычной речи, должно было дублироваться и на пергамент. Он даже представил, как десятки детишек сидят за грубыми столами и опустив голову записывают каждое его пропитанное ложью слово.
Пока они стояли и говорили, к ним подошел Дэй. Сейчас, со своей повязкой он еще больше напоминал типичного пирата, но портил этот образ его добрый взгляд и монашеская стрижка.
— Хорошая ночь чтобы изучать небесные огни. — сказал он, тоже посмотрев на темное небо. — В море они еще
