— Эклермонда, — страстно прошептал он, — вы будете моей.
— Да, — отвечала принцесса тем же тоном. — Я скорее откажусь от моего имени, так недавно открытого, от моего сана, от моей жизни, чем от моей любви.
— Я имею согласие королевы-матери на наш брак, — сказал Кричтон изменившимся голосом. — Она обещала мне вашу руку на некоторых условиях.
— На каких условиях? — спросила Эклермонда, нежно смотря на Кричтона.
— На условиях, которые я не могу, которые я не смею выполнить, которые вынуждают меня жертвовать честью, — печально отвечал Кричтон. — Эклермонда, — прошептал он с оттенком отчаяния, — мои мечты разрушены. Вы принцесса Конде. Было бы безумством с моей стороны продолжать питать напрасные надежды. Я могу вам служить, но мне запрещено любить вас. Прощайте!
— Останьтесь! — вскричала, удерживая его, принцесса. — В эту ночь я должна исполнить тяжелый страшный долг. Я должна проститься с человеком, который был для меня другом, советником, отцом.
— С Флораном Кретьеном?
— Да, известия о муках, на которые осудила его безжалостная Екатерина, сейчас дошли до меня. За час до полуночи я буду в его келье, чтобы принять последнее благословение, — прибавила она с некоторыми сомнениями, устремив на шотландца глаза, полные слез.
— Я буду там, — сказал с жаром Кричтон, — хотя бы это грозило мне верной смертью.
— И вы найдете верную смерть, если не оставите вашу безумную страсть, шевалье Кричтон, — сказал, подъезжая, Генрих Наваррский. — Вы не можете оправдываться незнанием высокого положения молодой девушки, любви которой добиваетесь. Благородная кровь Бурбонов никогда не смешается с кровью шотландского авантюриста. Извините, кузина, — продолжал он, обращаясь к Эклермонде любезным тоном, — с крайней неохотой вмешиваюсь я в сердечные дела. Я вообще более расположен поддерживать замыслы влюбленных, чем противиться им, особенно когда дело идет о таком человеке, как Кричтон. Но я должен поступать, как поступил бы в таком случае принц Конде. Дочь Людовика Конде может отдать свою руку только равному.
— Дочь Людовика Конде отдаст свою руку только тому, кого она любит, — отвечала Эклермонда с твердостью, какой она до сих пор еще не проявляла. — Вы знаете ее породу по себе и понимаете, что ее сердцем нельзя управлять, так же как и ее рукой.
— Я этого и ожидал, — сказал Бурбон. — Но это не может быть так, это трагедия высокого происхождения — сердце и рука не могут идти вместе.
— Почему же они будут разделены в этом случае, — спросила приблизившаяся в это время Екатерина Медичи, — когда мы даем наше согласие на этот брак?
— По весьма уважительной причине, — сказал Генрих III, присоединяясь к группе. — Потому что мы этого не желаем и запрещаем шевалье Кричтону преследовать своей любовью девицу Эклермонду под страхом изгнания из нашего королевства, если он хочет избежать участи изменника и Бастилии. Мы увидим, кому из нас, мне или вам, осмелится он не повиноваться.
— Генрих! — вскричала в изумлении Екатерина.
— Вы наша мать, но вы также наша подданная, — холодно продолжал король. — Мы приказали — ваше дело повиноваться.
Екатерина не отвечала. Ее взгляд упал на Кричтона, и едва заметная улыбка мелькнула на ее лице.
От слов короля шотландец инстинктивно схватился за кинжал, на рукоятке которого еще лежала его рука. Когда — слишком поздно — он понял свою ошибку и представил себе те ложные заключения, к которым могла прийти по ее причине королева, он сказал ей:
— Если ваше величество подтвердит своим свидетельством славное происхождение девицы Эклермонды, я буду повиноваться воле короля. От вашего решения, — прибавил он многозначительным тоном, — зависит участь принцессы.
— Да, теперь наступило время признать ее происхождение, которое вы справедливо назвали славным, — отвечала Екатерина, бросая торжествующий взгляд на сына. — Эклермонда — принцесса королевской крови. Она из рода Бурбонов. Пусть те, которые чтят память Людовика I, преклонятся перед его дочерью.
Повинуясь словам королевы, толпа молодых дворян приблизилась поцеловать руку вновь рожденной принцессы, и многие из них в эту минуту забыли свою старинную вражду к великому борцу протестантской религии, восхищаясь его прекрасной дочерью.
— Ну, — сказал Бурбон, обращаясь к Генриху III, — я нашел принцессу. Конечно, вы найдете ей конвой.
— Проклятие! — гневно вскричал Генрих.
И, подозвав де Гальда, он велел ему распорядиться о закрытии турнира.
— Принцесса ваша, — сказала тихо Кричтону королева-мать.
Но это заверение не придало бодрости шотландцу. Он почувствовал, что его любовь безнадежна, и отчаяние, которое всегда порождает безнадежная любовь, овладело его душой.
Между тем на арене загремели трубы, и герольд, выехав на середину, провозгласил после предварительного троекратного "Слушайте!", что турнир окончен, что его величество приглашает благородных зрителей на банкет вместо атаки замка Жуаез Гард и большого турнира при свете факелов.
Это известие вызвало всеобщее изумление и недовольство.
— Что это значит? — спросила Екатерина. — Почему вы отменили турнир, которого ждали с таким удовольствием?
— Маски скорее будут в духе той странной сцены, свидетелями которой мы будем, — отвечал насмешливым тоном король. — К тому же турниры опасны для нашей породы. Мы помним судьбу нашего отца и желаем впредь избегать копья.
— А! Я выдана! — прошептала Екатерина. — Но изменник не избегнет моего возмездия.
— В отель де Невер, мой милый, — сказал Генрих, обращаясь к Кричтону, — и арестуйте принца Мантуйского. Не становитесь нам поперек дороги, — прибавил он льстивым тоном, — и вы не встретите ни в чем отказа.
Блестящее собрание рассеялось под звуки труб. Толпа прекрасных дам возвратилась далеко не в том порядке, в каком появилась. Ряды расстроились, и вместо пажа около каждой красавицы ехал ее счастливый поклонник. Генрих III скакал впереди процессии с принцессой Конде, Бурбон приблизился к ла Ребур.
Кричтон вернулся в свой павильон, где оруженосец начал снимать с него его вооружение.
Когда два монарха покидали арену, со всех сторон раздались крики: "Да здравствует король! Да здравствуют короли!"
— Слышите, Росни, — сказал Бурбон, обращаясь к своему спутнику. — Да здравствуют короли! Это добрый знак.
Наконец на арене остались только три человека.
— Турнир отменен, стало быть, план провалился, мой идальго, — сказал первый из них, сорбоннский студент.
— Проклятие! — вскричал Каравайя,свирепо крутя усы. — Я не знаю, что и думать об этом. Я отдал бы свою душу сатане, только бы этот проклятый шотландец попался мне под руку.
