— Я возьму на себя этот долг! — вскричал Руджиери, бросаясь на принца с бешенством тигра. — Имя презренного Винченцо не будет более позорить герцогский дом Мантуа.
— Назад, старик! — крикнул принц. — Я не хочу брать на свою голову твою кровь.
Но это не могло удержать астролога. Он напал на принца с такой силой и энергией, что тот должен был употребить все свое искусство, чтобы отразить его нападение. После нескольких быстрых ударов шпага Руджиери вылетела у него из рук, и принц готов был уже сразить его, когда смертельный удар был остановлен шпагой Кричтона.
— Отдайте вашу шпагу, принц! — вскричал шотландец. — Вы мой пленник, во имя короля, я вас арестую.
— Сдаться? Никогда! — отвечал с презрительным смехом принц. — Вы не возьмете меня, пока я жив. Ваше требование очень кстати, — продолжал он тоном горькой иронии… — я поклялся отнять у вас любовницу и жизнь, моя клятва теперь наполовину исполнена.
— Защищайтесь! — вскричал твердым голосом Кричтон.
Целью шотландца было только обезоружить своего противника, чего он скоро и достиг. Пылкость Гонзаго мало помогла ему против превосходной ловкости и хладнокровия Кричтона.
— Бейте! — вскричал в бешенстве Винченцо. — Я не сдаюсь и не оказал бы вам пощады, если бы счастье было на моей стороне.
Кричтон вложил шпагу в ножны.
— Позовите стражу! — сказал он Блунту, презрительно повернувшись спиной к принцу. — Мы пойдем теперь в Лувр.
Англичанин повиновался и тотчас же вышел из комнаты.
Гонзаго, с беспокойством наблюдавший за всем этим, поднял к губам серебряный свисток, но Андреини не явился на его зов. При появлении Кричтона итальянец исчез в галерее.
— Вы тщетно намереваетесь противиться приказам короля, — сказал шотландец с холодной вежливостью, — я прошу вас избавить меня от необходимости прибегать к силе.
— Я не буду противиться королевской воле, если вы докажете, что вы действуете по приказу короля.
— Взгляните на это кольцо, — сказал Кричтон.
— Довольно! — отвечал принц. — Господа, я сдаюсь вам, — продолжал он, подходя медленным шагом к солдатам, вошедшим в эту минуту в комнату вслед за Блунтом.
Стража немедленно его окружила.
— Уведите пленника, — сказал Кричтон стражникам, ожидавшим его распоряжений, — и пусть он останется в зале внизу, пока не приготовят носилки, чтобы нести его в Лувр. Я сейчас присоединюсь к вам.
— Шевалье Кричтон, — сказал Винченцо, останавливаясь на пороге, — мне стыдно просить у вас снисхождения, но мне хотелось бы, чтобы меня сопровождал мой слуга, Андреини.
— Он будет с вами, принц, — отвечал шотландец. — Пусть желание принца будет исполнено, — прибавил он обращаясь к Блунту.
Солдаты вышли, уводя пленника, и скоро шум их шагов затих в галерее.
Между тем Руджиери, потерпев неудачу в своей схватке с Гонзаго, казалось, оставил всякую надежду на возмездие и, став на колени около своей несчастное дочери, употреблял все усилия, чтобы привести ее в чувство. Сбросив свой широкий плащ, он заботливо завернул в него Джиневру и, положив к себе на плечо ее голову, удалил с ее лица закрывавшие его длинные локоны. При виде этого бледного, прекрасного лика, так сильно изменившегося с тех пор, как он видел его в первый раз при подобных же, но менее горестных обстоятельствах, несчастный отец не выдержал и, склонив голову на грудь своей дочери, залился слезами. Голос Кричтона заставил его поднять голову.
— Руджиери, — сказал шотландец суровым тоном, слегка смягченным состраданием, — как я ни тронут вашими страданиями, я не могу препятствовать ходу правосудия. Вы должны попытаться победить ваше горе и следовать за мной в Лувр. Ваше свидетельство необходимо, чтобы доказать участие Медичи в измене и заговоре против короны, в котором ее обвиняли сегодня ночью.
— Монсеньор, — сказал Руджиери умоляющим тоном, — располагайте моей жизнью. Она принадлежит вам. Я все открою королю. Я хочу умереть, хочу искупить мои преступления на костре или на плахе. Но если когда-нибудь мать, сестра или дама вашего сердца были вам дороги, то ради вашей любви к ним позвольте мне отнести дочь мою в безопасное убежище, где она могла бы скрыть свой позор и провести в тишине одиночества остаток своих печальных дней. Я уже давно, хотя и с совершенно иными намерениями, сделал большие вклады в монастырь Святого Элуа, туда я и хочу теперь перенести мою несчастную дочь. Исполнив это, я вернусь в Лувр и сделаю признания, которые ускорят падение Екатерины и гибель этого проклятого Гонзаго. Не сомневайтесь во мне, монсеньор. Я должен отомстить за мое дитя и страшно отомстить. Палачу будет работа сегодня вечером, его топор обагрится княжеской кровью, его рука снимет пятно позора с моей дочери. Мне все равно, будет ли ваша стража провожать меня или нет. Вы можете положиться на меня, как я полагаюсь на мою месть.
Кричтон на мгновение погрузился в задумчивость.
— Уверены вы, что она действительно ваша дочь? — спросил он наконец.
— Слушайте меня, монсеньор, — отвечал астролог. — Если бы голос крови, который с той минуты, как я увидел ее в первый раз, не говорил мне об этом, не звучал бы в моем сердце, если бы чувство привязанности не влекло меня к ней неудержимо, если бы она не имела сходства со своей матерью, на которую она походит как красотой, так и несчастьем, если бы, скажу я вам, ничего этого не было, ваше открытие и объяснение слов, вырезанных на талисмане, убедили бы меня, что она моя дочь. Было время, монсеньор, когда это старое тело было полно силы, когда горячая кровь бежала в этих ослабевших жилах, когда это бледное лицо блистало свежестью молодости. В эту жаркую пору моей жизни я любил. Джиневра Малатеста происходила из знатной, но разоренной фамилии Мантуи. Ее красота привлекла мое внимание. Моя страсть была так же сильна, как и страсть этого негодяя Гонзаго, но, чтобы достичь своей цели, я прибег к золоту, а не к силе. Ослепленная моими подарками более, чем побежденная моими мольбами, Джиневра уступила. Последовало раскаяние. После этого преступного часа я более не видал ее. Мои богатые подарки были возвращены мне. Она бежала. Я последовал за ней в Венецию, но никак не мог открыть ее убежища. Обвиненный в магии и волшебстве, я был внезапно вынужден оставить венецианские владения и искать приюта во Флоренции, где я и оставался на службе у Лоренцо Медичи, герцога Урбино, до тех пор, пока он не послал меня после смерти Генриха II ко двору своей дочери Екатерины. Вы знаете мою дальнейшую историю, монсеньор. Это была цепь самых черных преступлений. Я был послушным орудием королевы-матери, я поддерживал ее честолюбивые замыслы, я помогал ей избавляться от ее врагов. Моя рука приготовляла ее яды, моя решительность поддерживала ее в минуты колебания. Я был страшным бичом, каравшим пороки этого развращенного двора. Я не щадил никого. Человеческие чувства были чужды моему сердцу. В Екатерине я нашел ум, подобный моему. Я служил ей верно, потому что через нее мог заставлять всех подчиняться моей власти. Я употреблял все средства, изобретенные демоном, для унижения и гибели людей. Я составлял любовные напитки, я приготовлял смертоносные яды. Я подкапывал источник жизни в мужчинах, я позорил чистоту женщин. И я радовался моему гибельному влиянию, жалость была мне незнакома, укоры совести меня не смущали…
