– Дослушайте! Акулу вам в тёщи! Спокойно!
Щетина обвёл грозным и при этом усталым взглядом всех, от замершего Рикса и до яростно сжавшего кулаки Мийола.
– Моя смерть – не новость, – заговорил старик. – Я сражаюсь с ней уже лет сорок. Много чего испробовал, много чего… отбросил. Да, питал я определённую надежду на Атрибут… но оказалось, что его магия усиливает не только мою прану, но и прану той пакости, что засела у меня в груди…
– У тебя рак лёгких? – спросил Ригар. – Какого чёрта ты не сказал ещё до ритуала, что у тебя блядский рак лёгких!!!
Они ещё о чём‑то говорили, пытаясь стыковать медицинскую терминологию разных миров, но молодой маг откровенно выключился из разговора… который в другое время привлёк бы его живейшее внимание.
«Учитель умирает? Уже много лет как?»
Многое, очень многое в свете этого ошеломляющего известия становилось ясным. А кое‑что ещё, вроде пристрастия учителя к фишле…
Издревле, ещё со времён до становления Империи (с подачи философов Ларенской школы), укрепилось деление всех вообще связей меж людьми на три группы. Первая – это связь тел, или же связь кровная. Притом прямое родство считалось наименее ценным: в конце концов, даже дикие звери и домашняя скотина могут такие связи формировать, ибо они суть основа самой жизни. Вторая группа – связи сердец либо эмоций. Они ценились выше телесных, но по своему непостоянству также не рассматривались как нечто прочное. Ну, за вычетом случаев, когда эмоциональная привязанность дополняла родственную: назвать непрочной любовь матери и дитя мало кто решится. Тем не менее, сердечные связи также считались «близкими к природным», ибо как пёс может привязаться к хозяину (и наоборот), так и кошка иной раз вскармливает щенка своей грудью, а потом считает его за своего котёнка. Это, без сомнений, более благородные отношения, но всё же не чисто человеческие.
Чисто человеческое – это третья группа связей. Единство умов и порой душ.
Роль родителей в семье тем самым рассматривалась трояко, по возрастанию важности: как родителей в смысле буквальном, телесном. Затем как воспитателей, дающих будущему человеку заботу и ласку, а также, при необходимости, и наказания за проступки (с последними не следовало усердствовать, ибо дитя на то и зовётся несмышлёным, что не всегда может осознать, за что его наказывают). И, наконец, третья роль родителей – наивысшая – это роль учителей. В первую очередь учителей родного языка, но далеко не только его. Понимание законов, норм морали, мира и своего места в нём… всё это и многое другое юные человечки получали именно от учителей.
Мийолу не требовались уроки на тему того, как важны высшие связи меж разумными. И как пагубно бывает отсутствие такой связи либо её разрыв. Всё предельно наглядно, испытано на собственной спине: Ригар стал для него и Васаре отцом во всех смыслах, кроме кровного – и вряд ли кровная связь добавила бы их узам тепла и глубины. Килиш предпочёл учиться не у Ригара – и чем это кончилось? Оставшаяся эмоциональная привязка к сестре так легко извратилась в нечто мерзкое, почти противоестественное…
Или вот Шак… она вообще не человек, так и что с того? Хоть недолго они знакомы, но краткий этот срок дорогого стоит. Воспоминание о том, как алурина пришла просить у него уроков магии – одно из драгоценнейших среди его воспоминаний… уже просто потому, что это был первый раз, когда его назвали учителем.
По воле и выбору. Свободно.
Конечно, учителя учителям рознь. У них своя градация. Родители учат не так и не тому, как учат друзья… или враги; мастер какого‑либо ремесла не похож на учителя, например, музыки – и тем более не похож на учителей Боя либо магии. Вот только Старик Хит ещё во время знакомства объявил о намерении учить с полной отдачей. Истолковать его фразу о том, что Мийолу предстоит стать наследником его магической школы, каким‑то иным образом – невозможно. Никак.
Поэтому молодой эксперт доверился ему полностью. Не стал скрывать практически ничего из своих секретов. И надо сказать, Щетина отвечал взаимностью… почти полной. Да, характерец у старика оказался не медовый; да, он и на словах, и на деле умел быть жёстким… а то и почти жестоким, когда считал это нужным. Но он не пытался сузить отношения до деловых. Не избегал образования эмоциональных связей – причём со всеми внезапными насельниками своего жилища, хотя формально с лёгкостью мог ограничиться одним Мийолом, интересующим его более прочих.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Старик Хит стал вторым учителем юноши по праву и во всей полноте этого слова.
А теперь – два‑три месяца, и всё? Вообще всё? Причём сделать нельзя ничего?
«Ну а что я могу такого, чего не может он? Алхимия – отличное подспорье в целительстве, но сейчас я лишь в начале пути её изучения. Применения ритуальной магии для излечения сильно ограничены… вдобавок шанс изобрести что‑то невероятное, но притом полезное уменьшается ещё сильнее – опять‑таки по причине недостатка знаний. Целительству в чистом виде учатся годами, поэтому, даже если я прыгну выше головы и прорвусь в подмастерья… да хоть в мастера! – это не принесёт ощутимой пользы.
Даже если бы старик сознался в своей болезни с самого начала, это лишь омрачило бы наши отношения, не приведя ни к чему хорошему. Без того подарочек к Рубежу Года… тот ещё».
Мийол зажмурился. Крепко.
«Жизнь… какая же ты… сука!»
Более‑менее прийти в себя ему удалось только в момент, когда второй учитель закруглил разговор (а он это сделал быстро) и пошёл прочь с кухни. На краткий миг почему‑то пригрезилось, что он уходит не до осветления, а вообще, насовсем. Мийол аж дёрнулся – но всё‑таки сумел понять, что к чему, и остался на месте.
– Ошарашил, так ошарашил, – сказал Ригар. – Так. Давайте ужинать и спать, а потом… на свежую голову подумаем, что делать дальше.
Иные решения легко принимать, но нелегко им следовать. Ужин Мийол не доел, а его сестра к своему не притронулась вообще. И позже, конечно, снова прибежала к нему вместе с Шак – вот только почти привычным образом усыпить этих неугомонных не удалось. Скорее всего, тут сыграло свою роль отсутствие внутреннего покоя, который Мийол обычно проецировал на сестру с ученицей. И то: какой уж тут покой, после такого‑то! В итоге троица проворочалась на палети чуть не половину ночи, то и дело начиная перешёптываться; хуже того: когда молодой маг всё‑таки сумел уснуть, ему привиделась Васька, превратившаяся в алурину чёрно‑жёлтой окраски с совершенно нереального размера лапищами и пропорционально гигантскими когтищами. Эта Васька‑алурина нависала над его гробом (а Мийол, да, лежал в гробу) и спрашивала: «Ты ведь спишь, братик? Ты правда спишь, а не притворяешься? Потому что если ты не спишь, я извлеку твою печень!» Голос у неё был такой голодный, что даже мёртвому не захотелось отдавать чудищу свой Атрибут на съедение (во сне он помещался именно там, а не где на самом деле).
Проснувшись с дико колотящимся сердцем, Мийол отцепил руку Шак, один из когтей которой проткнул медвежью шкуру и слабо, но чувствительно впился ему в живот.
«От этих девчонок одни проблемы!»
Заснуть вновь после кошмара представлялось делом непростым. К тому же аукнулся ужин, который он оставил недоеденным и теперь расплачивался недовольно бурчащим желудком…
«Тогда пойду и доем», – решил Мийол.
Перед уходом он не удержался от пакости: переместил когтистую длань, наградившую его столь «забавным» виденьем, Ваське на грудь. Сперва хотел на горло, но решил, что для шуточки это уже как‑то слишком жестоко. Да и рефлексы алурины… лучше с таким не шутить. Нахлынуло воспоминание о том, как вот эта самая рука впилась в лицо Щерки, словно крючьями… брр!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Что, тоже не спится? – риторически спросил Ригар, обнаружившийся на кухне. Причём сидящим рядом с – вот напасть‑то! – стаканчиком и гномовкой.
Мийол передёрнулся. Недавно он уже заставал отца в такой же точно ситуации. И ему хватило ума попробовать ту самую… жидкость – или же, лучше сказать, хватило ума повестись на очередной жизненный урок от Ригара. (Задним числом как‑то слабо верилось, по здравом‑то размышлении, что отец вот прям совершенно случайно уселся на кухне в компании бутылки и пары маленьких хитиновых стаканчиков… после разговора об участи Сёвы, ага‑ага, верим).
