– Колонизация, – сказал Маккинби. – Это все колонизация. Ее удобней вести родом. Большая семья получает преимущество. Джулиан, семья сохраняется, пока в ней есть смысл. В двадцать первом веке семья нужна не была. Уровень жизни такой, что любой человек мог в одиночку вырастить ребенка. Скорость жизни такая, что не имело смысла зарабатывать больше, чем тебе нужно живому. Да, ты разбогатеешь, а после твоей смерти деньги разойдутся в считаные годы. Не говоря уж о том, что разориться можно было буквально в один день, из-за очередного политического или ресурсного кризиса. Девать деньги, по большому счету, было некуда: Земля маленькая, каждый шаг регламентирован, развернуться негде. Поэтому их вкладывали в общество. В политику, в благотворительность, в развлечения. Тем самым граждане сами выращивали целые поколения и касты бездельников. Одной из самых востребованных профессий была журналистика. То есть профессиональный болтун и сплетник был влиятельным лицом. Не производитель материальных ценностей, и даже не ученый – просто болтун. Тот, кто не производит ничего, кроме белого шума… Колонизация изменила все. Болтовней на дикой планете не проживешь, с голоду умрешь. Территорию в одиночку не удержишь, и на наемных работников полагаться можно не всегда. Наемник пришел и ушел, его держат только деньги. А запрос уже не только на деньги, но и на духовные связи. Поскольку связи ценятся, то их закрепляют кровным родством. Опять же, вернулось понятие ответственности, напрямую связанное с владением землей. Земля порождает ответственность, ответственность порождает долг, долг порождает права. Когда земли на всех уже не хватает, система начинает рушиться внутрь себя. И вот уже во главе угла остаются права, а долг становится бременем, от которого культурному человеку прилично избавляться, и обществом это одобряется. В двадцать первом веке у родителей почти не было права навязывать свою волю детям. Люди вырастали в ощущении, что государство и семья им обязаны, а вот они не обязаны никому и ничем. Все разговоры – о нарушении прав, а долг превратился в насилие над личностью. Государство из системы общественных договоров и компромиссов стало аппаратом насилия, соответственно, развалились и общественные институты, породившие систему договоров. Сейчас все восстановлено, поскольку в этом есть необходимость. Детей воспитывают в семейных традициях, не оставляя им особого выбора. Потому что земля. Потому что она требует ответственности. Поэтому опять на первом плане не права, а обязанности. И я так думаю, тенденция еще лет двести будет сохраняться, места в галактике достаточно.
– А когда оно кончится, мы полезем в Саттангский тоннель – и в соседнюю галактику, – мечтательно сказал Крис. – И места снова станет до… докуда хочешь.
– Ну, за это надо выпить, – решил Джулиан и решительно отобрал фляжку у сына.
Крис тоже приложился из вежливости, и Маккинби не отказался. Капли виски обожгли губы. Почему-то в ответ остро дернуло рану на левой ладони. Вот ведь глупость какая. Хотя почему глупость? Плох тот историк, который никогда не пробовал принести жертву своей кровью… По крайней мере, это интересный опыт. Ощущения были волнующими.
Делла рядом со статуей отключилась, и Маккинби почувствовал, что это не опасно. Усталость, шок, слабость. Он аккуратно положил ее на доски, чтобы не застудилась на каменном полу. И понял, что остался совсем наедине с Матерью Чудес. Он подошел, посмотрел ей в глаза. Казалось, она видит его насквозь. Видит и понимает. Рассудком он знал, что ее глаза – всего-то камеры. Но эти камеры сделали Чужие. И кто его знает, что еще они сделали… Если даже люди умудрились создать андроидов. И по крайней мере один из андроидов оказался вполне достойным человеком. Маккинби помнил первую встречу. Помнил, как уставился на него с изумлением. А андроид с отчетливо хмурой интонацией спросил его: «Вам бы понравилось, если бы вас так разглядывали? Как диковинную обезьяну в зоопарке?» И Маккинби извинился. Потому что это было правильно. Не был андроид машиной.
И Мать Чудес не была машиной. В конце концов, подумал Маккинби, что мы знаем о влиянии воли на физику процессов… Кровь на алтаре концентрирует волю. Она вызывает направленный выброс энергии. Да, этой энергии – меньше, чем от солнечного света на квадратный сантиметр ярким днем. Но ведь чтобы обрушить карточный домик, достаточно слабого дуновения. А чтобы создать величайшую книгу, не нужно рубить топором. Книга рождается в уме, за доли секунды, запись – это уже другой процесс. А тот, что прошел в уме, потом вызывает революции, священные войны, меняет нравы и толкает людей на подвиги. Физические подвиги. Выход в космос, например.
Маккинби понимал, разумеется, что его рассуждения – слабая попытка рационализировать пещерные инстинкты. Те самые, которые у человека прячутся под шелковой одежкой культуры. Но интересно, однако, откуда эти инстинкты вообще взялись у человека, ведь животные не приносят жертв. Добычей с вожаком делятся, не без того…
Он подобрал нож Деллы. Внимательно рассмотрел левую ладонь. И крепко провел лезвием поперек нее. Кровь была густой, темной. Маккинби ничего не загадывал. Он просто вложил всю душу в одно движение – в то, которым прижал свою окровавленную руку к ладошкам Матери Чудес.
А потом аккуратно закрыл рану остатками перевязочного пакета. Теперь он понимал Деллу, которая перерезала свой шрам. Он-то знал, от чего именно остался тот белый рубец…
– Об одном жалею, – признался Крис. – Как же мне хотелось дать по морде Бергу! Стоит он, такой умудренный, такой снисходительный, и объясняет мне, щенку, какие все негодяи, а он один весь в белом… Сдержался. Сейчас жалею. Поздно уже. Да и как-то, учитывая его перспективы, некрасиво.
– Это точно, – сказал Маккинби. – Особенно если учесть, что он ближайшие пару недель будет только по чипу перестукиваться, поскольку говорить не может.
– О как. И почему?
– На глазок – челюсть сломана. Насколько сильно, не скажу, я мельком смотрел.
Крис засмеялся.
– И кто ломал, конечно, не скажешь.
– А зачем? Главное не кто, главное – с какой целью. К Делле он больше не сунется.
– Эка… значит, хорошо ему челюсть сломали. Убедительно, – фыркнул Джулиан. – Я вот так навскидку и не скажу, как надо сломать челюсть мне, чтоб я отказался от действительно важной для меня затеи. Это ж не смертельно.
– Смертельно было то, что он услышал потом. А челюсть – так, для концентрации внимания.
– Вот это по-нашему! – обрадовался Джулиан. – А то просто ломаная кость несерьезно как-то. Это ж Берг. Он, говнюк, неуправляемый. Смысл его пугать, его валить надо…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
