— Чего ты злишься? — спросила девушка.
— На кого я злюсь?
— Не знаю.
— Глупости болтаешь! Семнадцать лет прожила, а не поумнела.
Саня пожала плечами и смолчала. Они уже подходили к вокзалу. Навстречу никто не попадался. Поздно, уже давно спят рабочие Калиновского завода.
— Санька! — неожиданно сказал Кирилл. — Едем со мною в Дружковку!
— Зачем? — удивилась Саня.
— Будем вместе жить, поженимся. — горячо заговорил Кирилл.
Он был уверен — Саня не откажет. Ни одна девушка в Калиновке не отклонит такого предложения. А если она согласится, Кирилл посмеётся, скажет, что пошутил. А может, не скажет и в самом деле женится. Такую девушку, как Саня Громенко, поискать.
— Ты сам не знаешь, что говоришь, — точно определяя состояние своего спутника, сказала Саня. — Ты меня не любишь, я тебя не люблю — зачем же мы будем жениться? Для смеху?
— Та-ак! — Значит, и Санька Громенко позволяет себе насмехаться над ним. — Смотри, какие все гордые стали! Ничего, ничего, вы ещё услышите про Кирилла Сидоренко!
— Пока ничего хорошего мы не слышали.
— Кому это ты говоришь? Мне?
— Да, тебе. И не таращь на меня глаза, я тебя не боюсь, — сказала Саня.
Кирилл резко отбросил её руку.
— Хватит ко мне приставать! — задыхаясь, сказал он. — Ишь ведь, на вокзал пошла провожать, прилипла, как пиявка! Не заарканишь Кирилла Сидоренко, не удастся! Иди.
Саня взглянула на него без удивления, она как будто ждала именно этих слов.
— Когда научишься быть вежливым, тогда и приходи в гости, — сказала она, — а до этого в Калиновке не появляйся.
Саня повернулась и не спеша пошла от вокзала.
Ему захотелось броситься за девушкой, выругать её, но тут прозвучал свисток паровоза — на Дружковку отходил поезд. Кирилл плюнул вслед Сане, послал вдогонку длиннейшее ругательство и кинулся к поезду, но опоздал. Когда он выскочил на пустой освещённый перрон, грохот колёс уже затихал за семафором. А в конце перрона, одинокий и неподвижный, как столб, стоял Иван Железняк. Узнав его, Кирилл вздрогнул от неожиданной и злой радости: сейчас он расквитается за все свои несчастья, сейчас он отплатит за все издевательства!
— Вот где ты, голубчик! — прошипел он. подходя к Железняку со стиснутыми кулаками.
Иван взглянул на него мутными глазами и не узнал.
— Пойдём, — дёрнул его за рукав Сидоренко. — Я тебе сейчас покажу…
— Пошёл ты! — Слова Кирилла не доходили до сознания Ивана.
— Мы вместе пойдём, дорогой товарищ Железняк, — вежливо, как всегда в минуты ярости, сказал Сидоренко. — Прошу вас сойти с перрона, тут слишком светло.
И сильно толкнул Железняка с приступочки перрона в темноту, куда не достигал свет фонарей. И ещё раз толкнул, отгоняя дальше от вокзала. И в темноте ударил в лицо, и ещё, и ещё, становясь всё злее от сладкого чувства мести.
Иван не защищался — он даже не успел понять, почему его бьют. Но инстинкт самозащиты проснулся. Иван пронзительно вскрикнул от боли и тяжело ударил Сидоренко кулаком в грудь.
— А-а! Так? — заревел Кирилл и принялся изо всей силы молотить Ивана.
Саня не успела отойти от станции, как из темноты до неё донеслись крики.
Она нерешительно повернула к вокзалу, а затем, уже предчувствуя несчастье, побежала туда, в темноту, откуда послышался ей чей-то знакомый голос.
Она бежала, слыша, как на Калиновку надвигается гром колёс поезда.
Недалеко от вокзала, за резкой гранью света, в густом мраке, она увидала две еле различимые фигуры.
— А-а-а! — закричала Саня, но крик её потонул в гудении, шипении и свисте паровоза, который влетел на станцию, таща за собою длинную цепь вагонов, гружённых углём.
Кирилл стрелой метнулся к насыпи и вскочил на подножку одного из вагонов.
Саня подбежала к распростёртому на земле телу и с ужасом узнала Железняка. Он лежал с окровавленным лицом, без сознания. Девушка упала перед ним на колени и приложила ухо к груди — едва слышно, словно далеко-далеко, билось сердце. Она попробовала поднять Ивана, но не смогла и быстро побежала к станции, влетела к дежурному милиционеру с криком:
— Там убитый человек лежит! За перроном!
Сержант милиции не спеша, привычным служебным шагом, подошёл к двери.
— Он ещё жив. Надо «Скорую помощь»! — взывала Саня.
— Спокойно, гражданочка! — ответил милиционер. — Сейчас увидим, в чём там дело.
Он вышел следом за Саней, а через несколько минут вернулся и вызвал «Скорую помощь». Вскоре загудела сирена, санитары подхватили бесчувственного Железняка и увезли в больницу.
— Кто его бил, гражданка Громенко? — спросил милиционер, садясь писать протокол.
— Не знаю, — ответила Саня.
Подписав протокол, она пошла в больницу.
— Он в перевязочной, — ответили ей. — Вы его жена?
— Нет, — Саня покраснела, — просто знакомая.
Когда она выходила из больницы, уже рассветало, ясно чувствовался холодок утра. Девушка поёжилась то ли от холода, то ли от переживаний этой ночи и быстро пошла по безлюдным улицам домой.
А в это время забинтованный и заклеенный пластырями Иван Железняк пришёл в себя. Он взглянул на сине-зелёное небо, на первые золотые лучи солнца и, ещё не понимая, где он и что с ним случилось, улыбнулся разбитыми губами.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Максим Сергеевич Половинка вернулся после лечения, но к работе приступил не сразу. У него оставались ещё два свободных дня, когда можно отдохнуть после дороги, поехать на Донец половить рыбу, наконец, сделать все домашние дела. А впрочем, старик всё-таки не выдержал и в цех пошёл. Правда, не к началу смены, а значительно позже, часу во втором.
Он ходил по цеху, незаметно из-за колонн наблюдая за работой бригады.
Собирали большие ножницы, часть прокатного стана. Тяжёлые, закалённые ножи будут резать раскалённую сталь легко, как густое тесто. Максим Сергеевич ясно представил себе эту картину и улыбнулся от удовольствия.
Он простоял за колонной, наверное, с полчаса и отметил про себя, что всё это время руководил бригадой Железняк. Степан Хоменко работал в стороне, регулируя ножи, а командовал Иван, и бригада слушалась его. К этому стоило приглядеться, и Максим Сергеевич не спешил выходить из своего убежища.
Хоменко начал командовать, лишь когда дело дошло до проверки взаимодействия всех узлов сложной машины. Эта работа требует самой высокой квалификации, большого опыта, и Степан организовал её быстро и ловко. Но как только начался обычный текущий монтаж, когда нужно расставить второстепенные детали по местам, подтянуть болты, зашплинтовать гайки, он снова отстранился от командования, и снова в цехе зазвучал уже по-мужски устойчивый баритон Ивана.
«Ловко! — восхищённо отмечал Половинка, — Смотри ты. какой бригадир растёт! Как же я этого раньше не замечал?»
Он вышел из-за колонны и поздоровался с друзьями, которые сразу обступили его. Радость была искренней, непринуждённой — все любили старого бригадира. Половинка хорошо почувствовал это, и на глаза его навернулись слёзы.
— Вот хорошо, — говорил Хоменко, — приступайте, Максим Сергеевич, а то у меня это бригадирство уже в печёнках сидит.
— А дела вроде неплохо шли, — сказал Половинка. — Тебе сам бог велел бригадиром быть.
Хоменко замахал руками.
— Моё дело — точная механика, пусть кто помоложе выдвигается. — заявил он, посмотрев на Железняка.
Максим Сергеевич перехватил этот взгляд, тоже взглянул на Ивана и ужаснулся. То, что издали он принял за обыкновенные масляно-грязные пятна на лице, вблизи оказались большими синяками.
— Что с тобой? — спросил Максим Сергеевич. — Кто это так размалевал твою фотографию?
— С поезда упал, — опустив глаза, глухо ответил Иван. — Неудачно спрыгнул… Из Святогорска ехал…
— Давно ли это случилось?
— В субботу.
— Они с этим поездом, должно быть, дивчину не поделили, — весело поглядывая на Железняка, заметил Маков.
— Иди ты знаешь куда!.. — отмахнулся Иван. — У тебя одни девчата в голове.
Максим Сергеевич переменил разговор. Объяснение насчёт падения с поезда было явно выдумано, но доискиваться истины старый бригадир сейчас не хотел — со временем всё само всплывёт.
Он пришёл домой задумчивый, но весёлый. Вошёл в комнату Любови Максимовны, нежно поцеловал дочку в щёку и стал рассказывать о своей бригаде, а больше об Иване, не замечая, как это раздражает дочь. Особенно вскипела она, когда отец восхищённо объяснял, как руководит бригадой молодой слесарь, как слушаются его рабочие.
— Все они такие, Железняки, — сверкнув глазами, сказала она. — Только отпусти вожжи, так и понесут. А не доглядишь — и на шею сядут.
Максим Сергеевич, стараясь понять настроение дочери, внимательно взглянул на неё, но не смог ничего отгадать.
