— Захочет, непременно захочет, — торопливо сказала девушка. — Мы скоро домой вернёмся, ты приходи к нам, и всё наладится. Вот увидишь!
«Милая, хорошая ты девушка! — думал, глядя на красивое загорелое личико Марины, Кирилл. — Какая же ты славная! Вот говоришь со мной, улыбаешься, хочешь утешить и не знаешь, какой я подлец, что я натворил. Но я не признаюсь тебе ни словом, ни словечком, потому что мне так хорошо с тобой разговаривать, как никогда ещё не было. И на сердце теплее от этого разговора, и верится, что всё в жизни будет хорошо, очень хорошо».
— Ты непременно должен к нам прийти, — продолжала Марина. — Не хочешь к Ивану приходить, ко мне приходи.
«Милая моя Марина», — подумал Кирилл, а вслух сказал:
— Хорошо. Буду в Калиновке — зайду.
Тут мальчуган, которому вожатая доверила часы, подбежал к девушке, вздымая ногами целую тучу песка, сам себе скомандовал «смирно!» и звонко выкрикнул:
— Марина, часы показывают время купаться!
— Мне надо идти, служба! — как бы извиняясь, сказала Марина, и было видно, что ей не хочется покидать Кирилла. — Послушай, приезжай сюда ещё. Я хочу тебя видеть…
— Хорошо, я послезавтра приеду, — тихо ответил Кирилл, сам удивляясь своей покорности. — Я обязательно приеду.
— До свидания! Я буду ждать! — Марина крепко пожала ему руку и быстро побежала к своим пионерам.
Часа через два Сидоренко возвращался в Дружковку. Чем меньше оставалось до дома бабки, тем тяжелее становилось у него на душе. Как будто перед ним раскрыли широкое окно, показали ясный, весёлый солнечный свет, где живут люди с чистой совестью, и снова закрыли, и снова очутился он в туманном, холодном мраке. И как из него вырваться — неизвестно.
Анастасии Петровны дома не было, и это Кирилла не удивило — старуха часто куда-то исчезала. Он взял под порогом ключ, вошёл в дом, напился чаю и, хоть было не поздно, никуда не пошёл. Перед глазами всё плыл Донец, а на песке сидела Марина и улыбалась ему. Ох, как оно далеко, это послезавтра! И почему он не сказал, что приедет завтра! Он заснул с улыбкой на губах и во сне снова видел Донец и Марину.
Утром Анастасия не появилась.
День тянулся, словно резиновый, и не раз приходила мысль поехать на Донец, но каждый раз Кирилл отбрасывал её: он поедет завтра, как условился.
Чёрная ночь легла над Донбассом. А бабка всё не возвращалась, — здорово загуляла, нечего сказать. Поужинать пришлось только хлебом и консервами. А впрочем, на все эти мелкие неудобства Кирилл не обращал внимания: завтра он поедет на Донец, и день снова будет чудесным.
В дверь постучали.
— Заходи! — громко крикнул Кирилл, не подымая с подушки головы.
В комнату вошёл лейтенант милиции в сопровождении сержанта. Клапан кобуры у сержанта был отстегнут.
Кирилл взглянул в окно — там, кажется, тоже кто-то стоял. Сердце у парня оборвалось.
«Значит, не смолчал, значит, всё-таки заявил в милицию Железняк. Сейчас меня арестуют. А завтра надо на Донец ехать…» — в отчаянии думал Кирилл.
— Гражданин Сидоренко? — спросил лейтенант.
— Да. — У Кирилла уже не оставалось никакой надежды, что это ошибка. — Вы пришли за мной?
— Прокурор дал санкцию на ваш арест, — ответил лейтенант. — Вот ордер, можете посмотреть. Граждане понятые, входите, будем делать обыск.
Не понимая, зачем нужно перерывать весь дом и какое отношение это имеет к нему, Кирилл смотрел, как милиция и понятые что-то ищут, что-то записывают. Так продолжалось часа два.
— Всё, — сказал лейтенант. — Пошли! Ничего не скажешь, чистая работа.
И этих слов не понял Кирилл, но поднялся с кровати, взял кепку и навсегда вышел из дома бабки Анастасии.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Группа начинающих боксёров выстроилась в спортивном зале. Гурьянов окинул взглядом юношей. Здоровенный Михаил Торба стоит на правом фланге. Неизвестно, выйдет ли из него хороший боксёр, слишком он неповоротлив, похож на медведя. А впрочем, рано делать выводы, первое впечатление может быть ошибочным.
Пётр Маков, самый маленький и самый лёгкий в группе, оказался на левом фланге. У него вид завзятого боксёра, но и это впечатление ошибочное. Третьим от Торбы стоит Железняк. Следы синяков ещё не совсем исчезли с его лица. Сейчас в ослепительном солнечном свете они кажутся желтоватыми, как будто размытыми. У Ивана сосредоточенное и суровое выражение, он точно знает, чего хочет, и ясно видит путь к цели. Григорий Иванович чуть улыбается, глядя на молодого Железняка: придёт время, и все тайны, которые он так старательно прячет от него, станут известны, — так бывало уже не раз.
Будущие спортсмены не менее внимательно разглядывали своего учителя. Всё заметили молодые глаза: и измятые уши, и, чуть приплюснутый нос, и удивительно стройную фигуру (а ему уже шестой десяток), и заботливо отглаженную складку на белых брюках, и эмблему «Авангард», вышитую на майке. Но больше всего нравились юношам глаза тренера. Ясные и прозрачные, они, в зависимости от света, меняли оттенки от ярко-синего до тёмно-стального; они были добрыми, все видели, ни к чему не оставались равнодушными и, вероятно, именно поэтому вызывали такое доверие и приязнь.
— Смирно! — скомандовал тренер, и вся шеренга застыла.
Гурьянов подошёл ближе, прошёлся, потом встал на старое место, откуда хорошо были видны все, и сказал:
— Сегодня, товарищи, мы с вами начинаем работу. Я хочу, чтобы вы сразу получили о ней правильное представление, иначе успеха у нас не будет.
Он скомандовал «вольно» и продолжал:
— Поглядите, как заботливо, с каким вкусом украсили художники стены этого зала. Поглядите на сочетание красного дерева, блестящего металла и белого камня, и вы поймёте, как любили спорт строители этого дворца. Спорт существует на свете для того, чтобы человек становился сильнее, красивее и смелее.
Юноши в шеренге переглядывались немного удивлённо, очень уж необычным казалось им такое вступление к спортивным занятиям.
— Представьте себе, — говорил дальше Григорий Иванович, — чудесный ковёр, только что вы им любовались, вот кто-то оставил на нём грязные следы. И вы уже не увидите ни ковра, ни вытканных на нём цветов, вы будете видеть только эти грязные следы. Сейчас вы поймёте, к чему я всё это говорю. Смирно!
Снова все замерли.
— Товарищ Рябченко, три шага вперёд! Кругом!
Из шеренги вышел фрезеровщик Саша Рябченко, сделал три больших шага, по-военному обернулся через левое плечо и замер на месте, скосив на Гурьянова карие весёлые глаза.
— Посмотрите на него, товарищи, — сказал Гурьянов.
Рябченко стоял, сначала не понимая, потом сообразил, и лицо его стало медленно краснеть. Он, должно быть, совсем не такой добрый, этот тренер, каким кажется, тут будь начеку! И вся шеренга уже хорошо поняла, к чему вёл Гурьянов: трусы Рябченко, измятые и слишком длинные, выглядели и в самом деле как грязный след на ковре зала.
— Ясно, товарищи? — спросил тренер, окидывая всех взглядом и про себя отмечая, кто как отнёсся к этой демонстрации. — Сегодня я вам не буду больше ничего говорить, но в следующий раз в измятой или неподогнанной форме к занятиям не допущу. Спорт начинается не на ринге и не на поле, а дома и в раздевалке. Человек, на одежду которого неприятно смотреть, не имеет права выходить на спортивное поле. Встаньте на своё место, Рябченко. К сожалению, сказанное касается не только вас.
«Вот тебе и добряк!» — подумал каждый.
И в то же время тон Гурьянова, деловой, товарищеский, без тени насмешки, всем понравился, — вот вроде и пристыдил человек этого неряху Рябченко, а обижаться не на что. Ведь правду сказал!
— Начинаем занятия, — объявил Гурьянов. — Вам, наверно. очень хочется надеть боксёрские перчатки? Обещаю вам — сегодня вы их наденете, но позднее. Наша первая задача — сделать из вас выносливых, сильных людей, а уж потом научить боксу. Одно без другого невозможно. Поэтому придётся поработать.
Час двадцать минут заставлял он их делать гимнастические упражнения. Сначала это казалось только игрой, но в конце урока юноши почувствовали, что все мускулы гудят от напряжения.
— А теперь смотрите, как надевают боксёрские перчатки, — сказал тренер, когда урок закончился и вся группа уселась на длинную скамью около стены.
С этими словами он взял связку перчаток, тугих и больших, как арбуз, и каждому бросил по паре.
Наконец! Железняк с волнением схватил свои. Да они совсем мягкие! Разве можно такими сильно ударить?
Перчатки надеты. Григорий Иванович помог их зашнуровать. Ах, какая же это волнующая минута — впервые в жизни почувствовать на руках боксёрские перчатки! Правда, они тренировочные и вдвое тяжелее, чем боевые, и мягкие, как кожаные подушки. Но скоро будут у нас на руках и боевые, будем и мы биться на ринге!
