И хотя Рябов успел подскочить, чтобы помешать мне, я доказал — его уроки не проходят даром. Пуля, выпущенная из «ЗИГ-Зауэра», отбросила урку на стену, расцветив ее кровавыми брызгами. Телохранители Рябова тут же оттеснили рэкетиров к противоположной стене и я с удовлетворением заметил, как темнеет, набухая срочно выделенной влагой с не очень приятным запахом, штанина одного из бандитов.
— Опять стены нужно красить, — пробормотал я и чуть ли не ласково обратился к присутствующим:
— Будем считать, что эта охрана слабо подготовлена. Нам такая и даром не нужна. Отпустите их, а то еще всю лавку обгадят с перепуга. А вы, мальчиши-плохиши, заберите эту падаль как свидетельство серьезности моих намерений.
Рябов молчал. Но стоило нам остаться наедине, как его прорвало:
— Ты что, с ума сошел? Они же теперь озвереют. Мне нужно перекраивать план…
— Извини, Сережа, не сдержался, — виновато говорю и тут же оправдываюсь, — только мне не хочется быть покойником.
Рябов прекрасно знает, что я умею держать себя в руках, поэтому он недоверчиво смотрит в мои кристально честные глаза и заявляет:
— Сейчас ты едешь домой. С дополнительной охраной. И без моего разрешения оттуда не выйдешь.
Он имеет право на такие действия. Безопасность концерна подразумевает и личную дисциплину его хозяина.
— Хорошо, Сережа, — безропотно соглашаюсь я, продолжая корчить виноватую физиономию. Да, я умею держать себя в руках и выстрелил не потому, что шалят нервы или срочно захотелось отомстить за дискжокея. У меня собственные соображения по поводу дальнейшего поведения «Ромашки» в связи с таким ответом на ее действия. Рябова беспокоит то, что их стая озвереет. Меня нет. Больше того — меня это устраивает.
23
Для моей жены наступил праздник; сколько лет мы вместе, а меня дома два дня подряд никогда не было. И вот теперь, для того чтобы Сабина чересчур не радовалась такому повороту в наших семейных отношениях, мне приходится корчить вид больного. А то еще привыкнет к вынужденным окнам во время моего трудового процесса и начнет требовать повышенного внимания. В то, что я заболел, жена дорогая поверила в два счета: если человек привык килограммами жрать пилюли, он слабо понимает, как без них обходятся другие. И хотя Рябов привел моих квартирантов в состояние повышенной боевой готовности, я не делаю никаких попыток даже высунуть нос за двери. Так что, любимая супруга, дорогой Гарик, приходящая домохозяйка и очень неразговорчивые квартиранты — вот весь мой круг общения. Правда, есть еще Астроном, чердачный житель, напрочь отказавшийся от сменщика. Да и к чему ему выползать из дома, когда неприятности могут постучать в дверь без особого приглашения.
Пусть Рябов вместе с Вершигорой командуют правопорядком, но попадись Астроном ментам, это тут же создаст излишние хлопоты. Он ведь не в бегах, потому что никуда не галопирует, а просто отсиживается на чердаке, хотя розыск на него объявлен еще всесоюзный. А вообще прекрасный парень, чего от него менты хотят — ума не приложу. За Афган получил несколько побрякушек, до того хорошо там оказывал интернациональную помощь. Вернулся домой с задранным носом, а его этим носом сразу же в дерьмо. Потому что прежде был героем, воином-интернационалистом, а теперь стал агрессором. Разве пацан виноват, что его раньше научили убивать, чем думать — этого никто понять не хочет, даже те вояки, которые выли ему «Я тебя никуда не посылал», кадровики наши замечательные. Вот что значит служить родине. Лично я вообще не понимаю, на кой нам такая армия, которая любое мирное общество до военного разора доведет. А случись завтра война, командиры начнут посылать в бой людей, всю жизнь их кормивших. Но люди те уже и не помнят, как автомат в руках держать, так что это пушечное мясо готово кормить настоящих псов войны. Вот если бы армия была профессиональной, так и стоила бы дешевле, и ценилась бы дороже. Впрочем, Астроному уже все равно в ней не служить. У него один путь в жизни — до ближайшей стены. Потому что за ним — семь трупов, не считая искалеченных. Он-то в Афгане привык мертвяками сорить, медали за это получал, благодарности, а на родной земле — шалишь. За каждого покойника норовят не побрякушку на грудь навесить, а в тюрягу засадить.
Если бы не служил парень воином-интернационалистом, так вряд ли его рыбалка завершилась таким чудесным результатом: семь-ноль в пользу Астронома. Он тогда водителем только устроился, вкалывал в строительном кооперативе по четырнадцать часов, дом строил, а в этом доме ему квартиру железно обещали. Выпала ему шара на выходной из-за срыва поставок цемента. Так другой бы такому счастью обрадовался и напился как следует. А Астроном бухать не хочет. Может от того, что пристрастился в этом Афгане дурь курить или по причине благополучно завершившейся всенародной борьбы с алкоголизмом — хрен его знает. В общем, поехал он на рыбалку. А через пару часов подрысачила хорошая толпа и стала намекать Астроному, что это место у них прикормлено. Хотя вместо удочек у рыболовов были исключительно шампуры и бутылки. И находились они уже в таком состоянии, когда за руль рискуют садиться исключительно менты. Менты, кстати, и среди них были. Обычный пикничок на колхозном уровне, еще с райкомовских времен. Слово за слово, стали они Астронома лупить. А тот же воин-интернационалист, привык: если на него кто-то подымает руку, значит это враг и родина за отпор только по голове медалью погладит. Так что Астроном сразу понял — одному против такой оравы без пулемета не выстоять, хотя место отдавать без боя он не собирался из принципа. А может решил для себя, что именно за его удочкой лежит граница родины, за каждую пядь которой он готов воевать до последней капли крови. Или понял, что перед ним те самые патриоты, которые гордились советским интернационализмом и жрали шашлыки с коньяком, пока он в Афгане лил свою и особенно чужую кровь. А теперь вот такие обзывают его агрессором. Ринулся тогда Астроном к своему «Камазу» и сотворил лобовую атаку, осиротив колхоз и райотдел милиции одновременно. Ну, а тем, кому выпало дышать, после пикничка наверняка потеряли вкус к рыбалке пожизненно. «Камаз» менты в конце концов нашли, но Астронома в нем уже не было. И хотя до сегодняшнего дня его фотография с тельняшкой под расстегнутой на две пуговки гимнастеркой украшает ментовские стенды и пугает мирных граждан исключительной жестокостью этого уголовника, я его все равно не боюсь. И даже спокойно сплю, пока он несет боевое дежурство, снова чувствуя себя при этом защитником интересов родины. Все верно, раньше он защищал интересы одних людей, а теперь других, какая в конце концов разница?
Только в отличие от тех деятелей, я позабочусь о судьбе Астронома. Весь видеоскарб, оборудованный для личных нужд, и прочие чердачные мелочи — уже его собственность. Придет время — получит надежные документы и хорошие деньги вместо памятной медали «За защиту чердака». Захочет, я ему и настоящую медаль зашуруплю, долго ли умеючи. И обойдется мне она куда дешевле, чем генеральские звездочки для одного полковника по заказу партнера.
Но пока ясный день, Астроном спокойно спит, и вряд ли ему снится медаль за нелегкую службу. А я сижу в той самой комнате, откуда отправился в мир иной Леонард Павлович Вышегородский, и в который раз любуюсь картиной Александра Рослина, одного из немногих по-настоящему великих живописцев, подаренных миру Швецией.
Этот портрет Рослин написал в первой половине восемнадцатого века, когда работал при дворе маркграфов Байрейтских. Это потом были Италия, Париж, знакомство с Буше и его влияние, мировая слава, поездка в Россию по приглашению Екатерины Второй. Все это было после того, как создал Рослин портрет с прекрасно выписанными деталями, сохранившим по сей день характер старого маркграфа. Интересно, отчего Вышегородский, которому всегда импонировала абстрактная живопись, повесил этот портрет в своей комнате? Быть может, оттого, что в частных коллекциях находятся всего две работы Рослина, несмотря на его гигантское наследие, и старику импонировало именно это обстоятельство. Кто теперь знает. Но как бы то ни было, одна из картин Рослина украшает коллекцию барона Гейнриха Тиссен-Борнемиса, вторая — находится в моей. Пока в моей. Потому что я сдержу слово, данное Вышегородскому: когда Гарик подрастет, все это будет его. В том числе и дело. А я куплю где-то неподалеку от города маленький домик, если не захочу жить в большом доме, который пустует в Майами уже третий год.
Есть у меня еще и скромная хижина на берегу Адриатики, но хотя Южноморск давным-давно эмигрировал, меня туда отчего-то не тянет. Быть может оттого, что я слишком люблю этот город, боюсь навсегда уехать из него и погибнуть, подобно Антею, оторвавшемуся от земли. Хотя чего-чего, а смерти я не пугаюсь. К слову сказать, Рябов уже построил небольшую виллочку на морском берегу. Может, оттого он так рьяно борется с преступностью, чтобы снять с окон железные решетки и спокойно встретить старость? Пока Южноморск стремительно одевается в металл, нужно ведь кому-то подумать о тех временах, когда на загородных домах будут установлены стеклянные двери, как во всех нормальных странах.
