по прошлому. На смену неолиту пришел халколит со своими орудиями, сработанными из металла: неловкие, плохо сбалансированные – первый доморощенный набросок того, что в далеком будущем будут называть металлургией, и ее последователей: тяжелой промышленности, электроники, космической технологии.
В каком-то смысле мы, автоматы, – дальние потомки этих грубых инструментов, сказала себе Плавтина.
Однако металл использовали не только для создания орудий труда. Появились украшения из меди и кованого золота, украшенные полудрагоценными камнями. Множились геометрические мотивы, свидетельствующие о пристрастии Человека к концептуальной абстракции. И на горизонте забрезжила заря истории, еще далекая, но все более и более осязаемая. Кипр, Крит, Родос, Киклады, Микены, Троя – яркие названия славных мест, существование которых балансировало на туманной грани между реальностью и легендой. И коллекция, по мере того, как они спускались по огромной спирали, все больше концентрировалась на эллинской культуре. Плавтине стало интересно почему. Из-за желания сохранить какой-то след античной эпохи Человечества и вдобавок той цивилизации, которая на короткое время в масштабах столетий поднялась гораздо выше, чем остальные? Плавтина оглянулась через плечо на деймона, который следовал за ними беспечным шагом. Аттик все это делал не из сентиментальности. Он создавал коллекцию с куда более конкретной и практичной целью: наделить своих подопечных культурой, и не просто культурой, а той смесью воинского соперничества и художественного творчества, когда-то существовавшей на узкой полоске земли, сочетающей горы и океанские пляжи, зажатой между Европой и Анатолией.
Теперь перед ними был бронзовый век – сверкающий, принесший с собой погребальные маски, мечи и кирасы и линейную письменность, сложную и непонятную для простых смертных; однако Плавтина помнила, что буквы были греческими. Иногда в ряды мебели вклинивалась скульптура большого размера или выцветшая фреска. Полуголые юноши и девушки с невинными лицами играли, запрыгивая на спину быка. Их раса, их язык давно исчезли с лица земли, но рисунок на камне сохранил их такими, какими они были в сияющей свежести юности.
И снова война. Бронзовая статуэтка изображала воина в кирасе, с выставленным вперед щитом и поднятой рукой, которая держала исчезнувшее ныне копье, в шлеме, украшенном огромным плюмажем. Каменные львы, проржавевший меч, покрытый изящными изображениями людей и животных, несколько шлемов. Каждая деталь говорила о былом великолепии и победах. Но постепенно проявлялась и другая сторона эпохи – более скромная и не такая воинственная. Появилась хрупкая керамика, каким-то чудом пережившая столько веков, – все сильнее изукрашенная, все более тонкая. Красный и черный, черный и красный неслись в завораживающем танце, а образы людей и животных становились все четче. На одной из ваз с удлиненным горлышком силуэты тесной чередой следовали друг за другом по длинной тонкой ленте, обрамленной сверху и снизу множеством квадратов, линий и полос, которые присоединялись друг к другу под прямым углом. Крошечные фигурки представляли собой просто два соединенных треугольника, к которым ремесленник пририсовал руки и ноги. Все фигурки держались за голову, изображая горе. Плакальщицы. А вокруг, контрастируя с этой траурной сценой, – целая толпа животных, стилизованных, но все же без труда узнаваемых: оленей, лебедей и ланей, горных козлов и антилоп. Пышная жизнь природы, неизменный символ возрождения. Искусство, почти концептуальное – и в то же время выразительное.
Двое людопсов подошли и встали у нее за спиной. Они уже довольно долго не разговаривали, хотя Плавтине было бы любопытно узнать об их впечатлениях.
Внезапно лицо Эврибиада застыло, и он тронул когтем крошечную фигурку, нарисованную на вазе.
Плавтина склонилась ближе, всматриваясь. Между оленем и птицей радостно скакало четвероногое животное с узкой мордой, длинными ушами и хвостом. Плавтина отступила на шаг, удивляясь сообразительности кибернета. Фотида спросила:
– Что это такое?
Это было сказано равнодушно.
– Вы что же, не видите? – ответил он дрожащим голосом.
Удивившись, Фотида посмотрела на Эврибиада почти с испугом. Лицо у него исказилось, губы сжались. Он повернулся к Аттику, который, казалось, поджидал этот момент уже какое-то время, терпеливо, будто змея, спрятавшаяся в расщелину скалы.
– Так вы за этим показали нам это место? Не могли сразу все нам объяснить?
– Вы бы мне не поверили. А теперь вы все видели собственными глазами. Вы знаете, что эти тысячи экспонатов – не моя выдумка. Теперь у вас есть доказательство.
– Да что же, – воскликнула Фотида, – такого важного в этой вазе?
– Она не видит, без сомнения, потому что не желает видеть, – заметил Аттик, не удостоив ее взглядом. – Вам придется ей объяснить.
И снова эта улыбка, эти полуприкрытые глаза, полные подспудной иронии. Он забавлялся снова и снова, обращая все в космическую шутку, от всего отстраняясь. Признак или странным образом раненого или слишком чувствительного ума. И однако автомат прав: дальше будет интересно.
– Это маленькое существо, – стал объяснять Эврибиад, – тут, на кувшине… Это же пес.
– Конечно нет. Он же стоит на четырех ногах.
– Такова была изначальная форма нашей расы, пока Аттик не преобразил нас по приказу Отона, чтобы сделать из нас существ, подобных человеку.
Вытаращив глаза от удивления, Фотида выпалила:
– Это же смешно.
Кибернет повернулся к автомату, поглядел вопросительно. Тот молча кивнул.
– Да и какое это имеет значение? – неуверенно проговорила Фотида. – Разве не всем известно, что Отон создал расу людопсов по образу Человека?
Эврибиад ее проигнорировал.
– Я хочу знать, почему именно этот зверь? Почему не те свирепые львы, которые изображены на щитах у человеческих воинов?
– Потому что собака – самое первое животное, прирученное человеком, – ответила Плавтина. – Потому что Отону необходимо было создать расу, которая сможет служить Хозяевам, если они возродятся, и поддерживать их. Аттик вряд ли мне возразит.
– Вовсе нет, – сказал тот. – Но я хотел бы еще добавить, что мозг собак после селекции, которую Человек проводил десятилетиями, оказался чрезвычайно пластичным.
– А значит, – продолжил Эврибиад, – было легко привить нам человеческую культуру, которая, вдобавок, шла из античности – ведь нас предполагалось развивать постепенно. Вот почему вы были несогласны с Отоном, когда он решил лететь в космос. Вам нужно было больше времени, чтобы усовершенствовать ваше творение, чтобы развивать нас в оптимальном ритме внутри цивилизации, которая сама по себе – лишь вульгарная копия, тень без запаха. Вы хотели нас защитить.
Аттик ничего не ответил.
– Но почему же это постепенное развитие было так важно? – спросила Фотида. – Почему вы сразу не дали нам доступ к технологиям?
Все на мгновение замолчали. Плавтина с интересом ждала продолжения. Аттика охватила легкая дрожь. Вместо него ответил Эврибиад:
– Большинство людопсов не способно с ними работать. Очевидно, Аттик в своих трудах частично потерпел неудачу. Характеристики, благодаря которым наша раса превосходит этих… четвероногих…
Он
