— Сепу, маленькое чудовище, я никогда тебе этого не прощу! — сквозь смех выкрикивала Келли.
— Я не Сепу, я — леопард.
Охваченный безудержным весельем, пигмей споткнулся, и она чуть не поймала его. Однако Сепу ловко отскочил и опять оказался на некотором расстоянии от Келли. В конце концов Келли пришлось сдаться. Не в состоянии больше смеяться, она остановилась, опершись о палку. А Сепу повалился на листья, схватившись за живот, и принялся кататься, икая от смеха. Слезы заливали ему лицо, струясь по морщинистым щекам и затекая за уши.
— Кара-Ки, — икнул он. — Бесстрашную Кара-Ки напугал старый Сепу!
Эту замечательную историю он станет рассказывать теперь всякий раз, сидя у костра на каждой новой стоянке, потешая и удивляя остальных бамбути, улыбнулась про себя Келли.
Сепу требовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. И потому Келли стояла рядом, с нежностью поглядывая на маленького веселого бамбути и периодически заражаясь его весельем. Но приступы смеха постепенно стихали, и наконец Келли и Сепу произнесли какие-то обычные слова.
Присев возле куста, они говорили долго и о многом. Утратив свой собственный язык, бамбути с незапамятных времен говорили на странном наречии, родившемся от общения с разными wazungu. Смешались языки суахили, угали и гита, проскакивали иногда и сохранившиеся идиомы самих пигмеев.
Сегодня утром, рассказывал Сепу, он удачно подстрелил обезьяну колабус. Красивую черно-белую шкурку он просолил, чтобы продать потом на дороге, а мясо они поджарят прямо сейчас, и Сепу тут же начал разводить костер.
Пока они ели и болтали, от острого глаза Келли не укрылось то, что ее друг бамбути явно чем-то подавлен, хотя Сепу такое состояние души было совершенно несвойственно. Пигмеи вообще не могли подолгу оставаться серьезными. Наделенные невероятной веселостью от природы, эти люди практически не знали плохого настроения. И сейчас Сепу болтал с Келли, казалось бы, совсем непринужденно, однако под этой непринужденностью таилось что-то глубоко встревожившее Келли. Она не могла точно определить, что изменилось в Сепу. Чувствовалось, что он чем-то глубоко озабочен; в глазах его притаилась тихая грусть, а в уголках рта то и дело собирались печальные складочки.
Келли спросила, как поживают остальные бамбути, спросила о его жене Памбе.
— Она постоянно вопит, как какая-нибудь обезьяна на дереве, и ругается так, что пугает всех бамбути. — Губы Сепу растянулись в улыбке, полной любви, которая и после сорока лет супружеской жизни не исчезла. — Памба — сварливая старуха, но когда я ей говорю, что возьму себе хорошенькую и молодую жену, она отвечает, что если найдется такая дурочка, то пусть меня забирает.
Довольный своей шуткой, Сепу смешно крякнул, хлопнув себя по коленям, даже не заботясь о том, чтобы стереть жир, стекавший по губам.
— А все остальные? — настойчиво продолжала расспрашивать Келли, пытаясь отыскать причину удрученности Сепу. — Может, в племени возникли какие-то разногласия? Как поживает твой брат Пири?
Из-за Пири неприятности у бамбути могли возникнуть когда угодно. Дело в том, что сводные братья Сепу и Пири постоянно соперничали между собой. Оба считались отличными охотниками и к тому же самыми старыми из мужчин в их маленьком клане. Как кровным братьям, им бы следовало быть и друзьями. Но Пири был не обычным бамбути: его отцом был гита. Очень давно — так давно, что никто в племени не помнил, когда это было, — их мать еще совсем девочкой набрела в лесу на охотников гита, и те увезли ее с собой. Она была очень хорошенькой, как настоящая фея, и гита продержали ее в своем лагере две ночи, по очереди играя с ней в разные мужские игры.
Они бы, наверное, убили ее, заигравшись совсем, но раньше, чем это случилось, она сбежала.
После этого родился Пири. Он оказался выше ростом, чем любой из мужчин племени, кожа у него была светлее, и черты лица тоньше и приятнее — почти как у гита. Но и характер сложился совсем другой: Пири был гораздо агрессивнее любого из бамбути и заботился только о себе.
— Пири есть Пири, — уклончиво ответил Сепу, и хотя в голосе его чувствовалась некоторая неприязнь, Келли поняла, что не старший брат беспокоил Сепу.
До Гондалы было всего несколько часов пути, но за долгим разговором они не заметили, как наступил вечер и в воздухе запахло грозой. Пока совсем не стемнело, Келли бросилась срезать гибкие ветки селепи. А затем, как учила ее Памба, принялась втыкать их по кругу в мягкую землю, наклоняя внутрь и связывая наверху. Так делали все бамбути, сооружая хижину. Сепу исчез, углубившись в лес, но вернулся очень скоро, сгибаясь под тяжестью листьев монгонго, которыми следовало накрыть хижину. Через час хижина была готова. И когда хлынул дождь, Сепу и Келли уже сидели в сухом укрытии, греясь возле весело горевшего костра и доедая остатки мяса обезьяны.
Костер почти догорел, и Келли, разложив на земле свой надувной матрас, устроилась спать. Сепу свернулся клубочком рядом на мягких прелых листьях, но ни один из них не спал. Келли чувствовала, что старый бамбути хочет ей что-то сказать, и она терпеливо ждала. И под покровом ночи, чтобы скрыть свою печаль, Сепу тихонько прошептал: — Ты спишь, Кара-Ки?
— Я слушаю тебя, мудрейший, — прошептала она в ответ.
И Сепу тяжело вздохнул, что было совсем на него не похоже.
— Кара-Ки, Мать-и-Отец очень сердиты. Я никогда не видел, чтобы они так сильно сердились, — произнес Сепу.
Он говорил о лесном Боге, о том, в ком слились воедино мужское и женское начало. Она какое-то время молчала, словно подчеркивая, что понимает всю серьезность услышанного.
— Это очень плохо, — ответила она наконец. — И что же их так рассердило?
— Их ранили, — дрожащим голосом произнес Сепу. — И теперь реки текут красные от пролитой лесом крови.
«Очень странно, — подумала Келли и опять замолчала, пытаясь представить, что имел в виду Сепу. — Что значит «красные от пролитой лесом крови?» После минуты тщетных раздумий она вынуждена была спросить: — Я не совсем понимаю, мудрый отец. О чем ты хочешь мне рассказать?
— Кара-Ки, ты же знаешь, что словами я не сумею описать это, — горестно прошептал Сепу. — Кто-то совершил святотатство, и Мать-и-Отец страдают от боли. Теперь, наверное, придет Молимо.
Однажды, когда Келли жила у бамбути, Молимо уже приходил. Но женщин от него спрятали, и Келли вместе с Памбой оставалась в хижине, хотя ужасный голос, похожий на рев взбесившегося буйвола или топот разъяренного стада слонов, она услышала. Молимо бушевал всю ночь, и ничего более страшного в своей жизни Келли не помнила.
