Но на службу в ТАСС разве же он ходил без удовольствия?
И потом — какой ценой далась ему штатная работа в телеграфном агентстве!
Всякая попытка поступления Жоры в какую-нибудь газету происходила приблизительно по одному и тому же сценарию.
Работодатель сначала говорил ему об идеологической подоплеке работы в газете — и затем спрашивал, комсомолец ли Жора. Тот отвечал, что член партии.
Отступать работодателю было вроде некуда, но работодатель находил. “У нашего издания есть определенный уклон в сторону тем, связанных с техникой…” “Я инженер”, — спешил с ответом Жора. “Но никак не меньше и тем, связанных с юриспруденцией…” “Я учусь на заочном отделении юридического факультета МГУ”, — думал обрадовать работодателя Вайнер.
Тогда работодатель, словно спохватившись, говорил, что при всех глубоких знаниях претендента необходимо быть журналистом. У Вайнера и на это был ответ-козырь: “В ближайшее время я защищаю диплом на факультете журналистики”.
Что же оставалось делать подневольному работодателю, когда не принято было говорить вслух о том, что журналистов еврейской национальности в каждой редакции перебор, а нежелательны они вовсе (это же не самое начало советских времен, когда шутили, что в уважающей себя газете всегда есть Гуревич, Гурович и Гурвич).
И все-таки в ТАСС Георгий Вайнер попал — и казалось бы, там прижился.
Он объяснял мне свое неожиданное расставание с агентством и вообще с журналистикой заботой о дальнейшей судьбе старшего брата.
“Аркашке”, как всегда называл брата Жора, перестало нравиться на Петровке (чему я, конечно, удивился: Аркадий считался талантливым следователем, продвигался по службе неплохо; возможно, думаю теперь, национальность сужала его перспективы на будущее).
И братья, видимо, решили постепенно приобщить к журналистике и Аркадия, из-за чего и возникла идея соавторства — милицейский материал, накопленный старшим братом, приравнялся к перу младшего.
Они составили план большого очерка на криминальную тему и показали его своему знакомому начальнику по имени Норман Бородин. Этот влиятельный господин увидел за планом очерка план целой книги.
Так братья Вайнеры (сначала они подписывались Аркадий Вайнер и Георгий Вайнер, братьями на обложке они стали чуть позднее) начинали свою совместную литературную деятельность.
Первая их книга, если не путаю (ее я так и не прочел), называлась “Часы для мистера Келли” — и до отдельного издания опубликована была в популярном журнале (то ли в “Смене”, то ли в “Огоньке”).
Жора никогда и не скрывал, что хочет быть писателем. Часто повторял: “Когда у меня будет две книжки” (почему-то всегда говорил про две — не уточняя, сразу ли две, вообще ли две). Обмолвился, рассердившись на кого-то из нашей компании на Ордынке за излишний гонор в притязаниях: он, Вайнер, собирается сочинять просто интересные книжки без глобальных задач.
Мы не могли тогда знать — Жора через много лет рассказал об этом в интервью, когда сомнений в том, что цель достигнута, у него больше не оставалось, — что семнадцатилетний Вайнер дал своей маме расписку: обязуюсь стать великим человеком.
В нашей компании, где все надеялись быть великими и продолжать начавшуюся дружбу не иначе как в этом качестве, о мере Жориного тщеславия можно было догадаться.
Но не обо всей мере.
А не она ли — меры остальных превысившая мера — все и решила в пользу Георгия?
Но вдруг и не она? Не будем оправдывать себя той скромностью, какую хочется приписать тем, кому удалось меньше, чем Вайнеру.
3
Мое отношение к их книгам менялось в лучшую сторону.
Мне у Вайнеров не нравилась имитация стиля. У кого, однако, стиль не имитация? Я винил бы в том и читателя как клиента.
Несомненно, умные братья Вайнеры, понимавшие лучше многих других собратьев, что публика — дура, считались с нею больше, чем те, кто публику ставил высоко и оттого с нею не считался, наивно полагаясь на ее самостоятельность и воспитанный (кем же, интересно?) вкус.
Мне не нравилось, что, сочувствуя по всему своему складу персонажам отрицательным (близким себе по уму и знанию жизни), авторы в тексте слишком уж демагогически это скрывали — скрывали за пошлой моралью, вооружившей персонажей положительных.
Сами же Вайнеры мне всегда нравились.
Да они и почти всех к себе располагали большей откровенностью выражения себя в жизни, чем в книгах.
Тогда, на банкете, Поженян, восхищаясь романом “Эра милосердия” (по которому снят был знаменитый фильм “Место встречи изменить нельзя”, а о героях сочинена песня “Глеб Жеглов и Володя Шарапов”), сказал, что “здесь такая жажда справедливости…”.
У выдуманных героев (тех же Жеглова и Шарапова) подобная жажда по-разному, но была.
Но умные реалисты, знатоки жизни у себя в стране Жора и Аркадий такую жажду вряд ли испытывали.
В неосуществимое они не верили.
Реплики из фильма Говорухина по роману Вайнеров заучивали наизусть — и наиболее цитируемой стала фраза, произнесенная Высоцким в роли Жеглова: “Вор должен сидеть в тюрьме”.
У нас, где воровство все более становится “делом чести, делом славы, делом доблести и геройства” (привожу буквально сказанное товарищем Сталиным про труд, хотя рабский труд, на котором и держалась в основном советская экономика, тем и уникален, что мог обходиться без поощрения, но в отдельных пропагандистских акциях — вроде стахановского движения — поощрительными эпитетами все же подзаряжался), — у нас, где есть угроза, что разворуют вообще все, ничего и не остается, как тешить себя сочиненной Вайнерами фразой о неотвратимости наказания за воровство.
Ну как тут не вспомнить довоенный рассказ Зощенко.
Михаил Михайлович, рассуждая о финском опыте отрубать за воровство руку, все же предостерегал о внедрении подобного опыта в наш общественный быт: количество одноруких будет зашкаливать.
Я знал обоих Вайнеров задолго до их писательской известности (и вообще литературной деятельности) — и мне всегда хотелось понять, как выглядели они в глазах писателей постарше, с которыми я при знакомстве никогда не становился на равную ногу, всегда оставаясь для них чьим-то сыном, самостоятельные соображения которого интереса не представляют.
В дневнике нашего соседа по Аэропорту, знаменитого сценариста Анатолия Гребнева, — мы жили не только в соседних домах, но и в соседних мирах, о которых я узнаю теперь из его записей, — время от времени возникают братья Вайнеры (“наши милые толстые братья”).
Сценарист соприкасался с ними чаще в переделкинском ДТ, чем на Аэропорте, где с конца семидесятых годов жил Жора.
