В дневнике нашего соседа по Аэропорту, знаменитого сценариста Анатолия Гребнева, — мы жили не только в соседних домах, но и в соседних мирах, о которых я узнаю теперь из его записей, — время от времени возникают братья Вайнеры (“наши милые толстые братья”).
Сценарист соприкасался с ними чаще в переделкинском ДТ, чем на Аэропорте, где с конца семидесятых годов жил Жора.
Из записей Анатолия Борисовича у меня сложилось впечатление, что братьям, бывшим заметно моложе Гребнева, нравилось демонстрировать старшему товарищу свое превосходство и в знании подробностей, и в понимании сути советской жизни.
Не всегда знавшего то, что знали Вайнеры, Гребнева жизнь интересовала глубже, чем моих приятелей. Почему и вел он с такой регулярностью дневники.
Гребнева, конечно, задевало, что Вайнеры считают его прекраснодушным идеалистом, воспринимающим советскую реальность с наивностью укрощенного ею интеллигента.
Однако и он видит Аркадия и Жору, в свою очередь, интеллигентами (меньшей концентрации разлива), которые на все махнули рукой ради жизни, “которая [хотел бы напомнить им сосед по Аэропорту] проходит”.
Не знаю, держал ли в уме Гребнев ставшую знаменитой в устах Высоцкого фразу, когда записывал свой разговор с Жорой, который пожаловался на приметы в киновзяточничестве. Выслушав Жору, Анатолий Борисович резюмировал: сажал бы взяточников без сожаления.
“Что ты, Толя, — возразил Вайнер, — ни в коем случае! Пусть лучше грабят, но не убивают! Когда тебя ограбили, но не убили, ты же благодаришь Бога? Пусть грабят, только пусть дадут жить”.
4
Легко понять интервьюера из газеты, предположившего, что действующими лицами автобиографической прозы знаменитого писателя станут люди такого же ранга, дружбой с которыми наверняка жизнь Георгия Александровича изобиловала.
Жора, однако, ответил, что донельзя устал от мемуаров, где самым главным бывает доложить (а то и перечислить), какое количество известных всему народу людей повстречалось автору на выпавшем ему веку.
Сам же Георгий вдруг понял, что для него наиболее любопытным и памятным становилось, наоборот, знакомство с людьми незнаменитыми, а встречи со знаменитостями всего чаще оборачивались курьезом или глупостью.
Удивленному интервьюеру Георгий Вайнер заявил, что героями нового романа станут его друзья Миша Ардов, Саша Нилин, Саша Авдеенко, Андрей Кучаев — он давно хочет их изобразить.
В своем романе “Петля и камень в зеленой траве…” про убийц Михоэлса братья Вайнеры придали (без личных наблюдений Жоры за Андреем здесь не обошлось) герою-литератору черты Кучаева и приметы его биографии: красивый блондин, любим женщинами, сильно зашибает, публикуется на шестнадцатой (юмористической) полосе “Литературной газеты”.
Мой друг Боря Ардов сказал мне незадолго до смерти: ты должен написать книгу про всех нас.
Какую бы книгу написал про всех нас я, приблизительно себе представляю.
А вот какую собирался Жора, будем гадать. Чем не детектив?
Мы не узнаем мыслей младшего из Вайнеров про всех нас (вернее, тех из нас, кого он перечислил).
Миша Ардов спрашивал вдову Георгия, не осталось ли каких-нибудь страничек, с объявленным в газете замыслом связанных? Нет, не оказалось ни строки, нам посвященной.
В один из Мишиных приездов в Америку он удивился, с какой увлеченностью занимается Жора газетой — тот стал главным редактором “Нового русского слова” (прежде Вайнер несколько лет руководил отделением этого издания в Москве), — и на вопрос старого друга, не отрывает ли газета от литературных занятий, ответил, что литературные занятия ему наскучили.
Был ли он до конца откровенен? Не уверен.
Откровенным до конца, как и большинство из нас, Жора не бывал никогда.
Но тому, что газетой он занимался с увлечением, я бывал свидетелем, когда заходил к нему в офис московского отделения “Нового русского слова”.
Жоре нравилось, когда проводил я параллель с его судьбой рассказом о еврее, эмигрировавшем в Америку — и там, в Америке, поначалу рассчитывающем стать кантором в синагоге.
В синагоге сразу оценили его голос — и попросили заполнить анкету: мол, берем… И услышали, что без пяти минут кантор заполнить анкету не сможет — он неграмотный. Переговоры с ним немедленно были закончены — уважающей себя американской синагоге неграмотные канторы и даром не нужны.
Несостоявшийся кантор вышел на улицу — уже смеркалось, — и торговец фруктами и овощами позволил ему взять с лотка два подгнивающих плода (вероятно, апельсина) — все равно бы уже никто их не купил.
Еврей, не ставший кантором, не производил впечатления человека, павшего духом. Он аккуратно протер, будем считать, апельсины, дождался темноты — и в наименее освещенном переулке всучил даром доставшиеся ему плоды какому-то позднему прохожему за сущие копейки.
Так начался его бизнес в Америке.
Лет через десять Жора решил пожертвовать отвергнувшей его синагоге сто тысяч долларов. В момент вручения чека его попросили расписаться в книге с перечнем наиболее почетных прихожан (или как они там называются). Он ответил, что при всем желании не сможет: по-прежнему неграмотен. Представители синагоги всплеснули руками: “Мистер Робинс [из Рабиновича он сделался в Америке Робинсом], кем бы вы, такой выдающийся человек, стали, будь вы грамотным!” “Пел бы у вас в синагоге”, — ответил Робинс-Рабинович.
У меня был еще знакомый с похожим на Жору взлетом — после неудач молодости.
Мой знакомый был инженером на электроламповом заводе — и выдвинулся в начальники цеха. Он фанатически увлекался футболом и готов был начать жизнь сначала, если примут его в штат еженедельника “Футбол”. Я помню его заметки — и могу с уверенностью сказать, что штатным сотрудникам (а в тогдашнем “Футболе” таких слабых журналистов, как сегодня, и на порог не пускали) мой знакомый ни в чем не уступал, а уж культурой, начитанностью едва ли не превосходил главного редактора — кстати, выпускника довоенного ИФЛИ.
Но отказали ему по той же причине, по которой отказывали и Георгию Александровичу Вайнеру.
Тем не менее мой знакомый в упорстве и находчивости не уступал ни Жоре, ни Робинсу (Рабиновичу). Сначала он возглавил Дворец культуры своего завода, имевшего завидное помещение телетеатра (там когда-то размещался Театр имени Моссовета, и москвичи-театралы стали называть станцию метро “Электрозаводская” “Электрозавадской” в честь руководителя этого театра Юрия Завадского), познакомился со многими деятелями искусства, а в изменившихся временах, занявшись бизнесом, уже в качестве богатого человека достиг и общественных высот.
