Запыхавшись, он сообщил, что с ним Таня-головастик. Жора сказал ему: “Ты таким тоном это говоришь, будто с тобой по крайней мере сэр Энтони Иден” (Энтони Иден был тогда то ли министром иностранных дел, то ли премьер-министром Великобритании и, кроме того, считался лондонским денди).
Вместе с этим юношей и Таней-головастиком мы явились на Ордынку.
Таня-головастик, взглянув на висевшие у Ардовых в столовой рисунки Фалька и Тышлера, впервые с момента встречи на улице Горького раскрыла рот — и произнесла: “Я вас всех ненавижу, художников-абстракционистов”.
Тем не менее, когда откуда-то из загорода приехал слегка выпивший Боря, старшие товарищи решили премировать его Таней. Головастик отнеслась к нему благосклонно, не подозревая, как сам хорошо рисующий Боря почитает Фалька и Тышлера.
Точно таким же образом на одном из домашних гуляний под водительством Жоры с Мишей премирован был Ирой Кучаев — Миша еще размышлял, кого правильнее премировать, Борю или Андрея? И остановил свой выбор на Андрее как менее искушенном.
А уж дальше Андрей действовал сам — и оказался учеником, превзошедшим учителей, чему способствовала и красота Андрея, и подвешенный язык, и прочее, прочее, прочее.
Существенным минусом, однако, не для любви, но для общежития, становилось неумение Кучаева пить; каждому из нас в те времена случалось скандально напиваться, но это все же бывали одноразовые акции, а не, как у Андрея, систематические — не бывало гулянья, чтобы он чего-нибудь не отчебучил. От больших неприятностей его спасало лишь везение или трезвые товарищи.
Уже во взрослой его жизни на члена Союза писателей Андрея Леонидовича Кучаева по месту работы (то есть в писательское министерство, он к тому времени был уже свободным художником) пришли извещения, присланные вытрезвителями двух городов — Ростова и Москвы. В министерстве решили сначала, что это розыгрыш — не может писатель в течение двух суток побывать в двух вытрезвителях из разных городов. Но плохо они знали Андрея Леонидовича.
Кучаев стал членом писательского союза одновременно с Вайнерами, в самом начале семидесятых. И относительно (все тогда происходило медленно, только жизнь прошла, не успеешь оглянуться) скоро сделался тем писателем, которым выезд в буржуазный зарубеж не возбраняется, если едет он туда туристом.
И в составе писательской туристической группы Андрей поехал в Италию.
Не помню, на ком он тогда был женат (после Гали Соколовой), а дружил ближе всех с драматургом Александром Мишариным. Максим Шостакович жил в ту пору в Америке, Миша Ардов стал деревенским священником, Боря Кучаева недолюбливал (о чем Андрей вряд ли догадывался), со мной он на то время как-то разошелся (не звонил, не появлялся).
В Италию он поехал вместе с Мишариным (в моем повествовании еще, кажется, не появлявшимся).
Мишарин был сценаристом Тарковского на фильме “Зеркало”.
Когда Мишарин с Кучаевым приехали в Италию, Тарковский вел там, если не ошибаюсь, переговоры о съемках “Ностальгии”.
В день приезда они встретились втроем — и Тарковский сказал, что итальянская сторона платит ему до того щедрые суточные, что с бедными друзьями-туристами он может частью денег поделиться.
После этого, как рассказывал мне Мишарин, трезвым Андрея (Кучаева, а не Тарковского) он больше не видел.
Но и это еще не все (хотя уже прыжок пьяного писателя из Москвы на спину итальянскому карабинеру мог дорого обойтись советскому туристу).
Кучаев вступил в преступную связь с туристкой, женой руководящего деятеля из писательского министерства.
Андрей жил с Мишариным в одном номере. И Мишарин, оставляя Кучаева для огромной любви, не только терпел неудобства, оставшись без крова, но и хорошо себе представлял, что гнев обманутого мужа может и на него обрушиться — как на пособника прелюбодеяния.
Всем участникам группы делалось совершенно ясно, что по возвращении домой гуляка перестанет быть их коллегой: вряд ли муж полюбившей нашего оболтуса дамы захочет оставаться в одном союзе писателей с Кучаевым, который враз лишится всех положенных благ — и еще неизвестно, не разлюбит ли его, развенчанного, жена начальника.
Но в последний день перед отлетом в Советский Союз так и не протрезвевшему Андрею совершенно невероятно — и непредсказуемо — повезло.
Сбежал в капиталистический мир турист из писательской группы — драматург (забыл его фамилию, но был он мужем нашей переделкинской девочки Таты Агаповой, дочери того самого Бориса Агапова, который так тонко проанализировал успех послевоенной поэзии Константина Симонова).
Персонаж пьесы Чехова говорил, что человек, изменяющий жене, может изменить и родине.
Драматург, спутник Мишарина и Кучаева, убил в таком смысле двух зайцев, изменив жене (за границей он немедленно женился) и родине совокупно.
Измена прежде всего родине затмила безобразия Кучаева. О них по возвращении из Италии никто и не вспоминал, все были захвачены обсуждением коварства сбежавшего драматурга.
6
В начале девяностых Мишарин стал главным редактором бывшего журнала “Советский Союз” и пригласил меня и Андрея занять ключевые должности в преобразуемое издание.
Года через полтора журнал финансово выдохся — и никаких возможностей не имел. Но поначалу под эгидой комбината “Правда” такие видные сотрудники, как мы с Андреем, многое могли себе позволить.
Андрей легко убедил главного редактора, что ему необходимо быть срочно командированным в Париж для встреч с Владимиром Максимовым, Синявским, Гладилиным — и вообще со всеми, кто там был в эмиграции.
Лететь в Париж ему предстояло вместе с ответственным секретарем журнала Виктором Благодетелевым по прозвищу Шарик за умение угодить любому начальству. Благодетелев был ответственным секретарем при прежнем редакторе Николае Матвеевиче Грибачеве и очень рассчитывал удержаться при новом. Он знал, что Кучаев — друг нового редактора, и воспринимал совместную поездку как знак особого к себе доверия. Андрей для него был тоже вроде бы начальником, хотя высокой должности, как я, первый заместитель главного редактора, не занимал.
Ко времени их вылета в Париж опыт зарубежных командировок у меня уже был. И я предупредил Андрея, что полет первым классом для него лично чреват особой опасностью.
Пассажир первого класса может бесплатно пить на борту столько, сколько душе его будет угодно. И я рекомендовал Андрею безропотно разрешить спутнику довезти его в такси до гостиницы — и сразу же уложить спать.
Благодетелева я попросил держать командировочные деньги на обоих у себя — и Андрею не выдавать ни су, как бы тот ни требовал своей части денег на руки.
