— Нет, постой!.. Поди сюда… Ближе!.. Сядь рядом… вот так… И смотри мне в глаза, — страстно, властно говорит она, беря в руки его лицо и впиваясь в него взглядом. — Кто тебя научил этому? Кто тебе это подсказал?
Его ресницы опускаются.
— Смотри на меня! — исступленно вскрикивает она. — Зачем прячешь глаза?.. О, Господи!.. ничего в них не вижу… Точно в колодец гляжу. Дна не вижу, души твоей не вижу… только свое лицо…
— Так и надо, — шепчет он, тихонько обнимая ее. — Ничего там нет, кроме тебя…
— Это жалость, Володя, говорит в тебе. Не любовь. Но как смеешь ты жалеть меня? Ведь это обида, обида… Разве я просила у тебя жалости? Только любви…
— Это любовь, Надя…
— Нет… Так любить меня ты не можешь. Если б мне было семнадцать лет, я бы тебе поверила. И была бы счастлива. Знаешь ты, сколько мне лет?
— Мне все равно. Я люблю тебя.
— Нет… Этим не шутят. Я скоро стану старухой. А ты будешь связан по рукам и ногам… Встретишь другую, полюбишь молоденькую… Пожалеешь, проклянешь… моей смерти пожелаешь….
— Что ты? Что ты, Надя?.. Побойся Бога!
— …не покажешь вида… Нет! Ты, добрый… Но думаешь, я-то не угадаю? Не почувствую?
— Надя… Что же я должен делать?
— Ах, уйди!.. Оставь меня!.. Нет, нет, постой!.. Не уходи, Володенька… Обними меня!.. Милый, милый… благодарю тебя за твою доброту, за твое благородство!.. Только… не надо мне его! Люби меня просто, беспечно, ни о чем не гадая, не жалея меня, не утешая ни в чем… Понимаешь? Самого себя люби во мне, свою радость… как… (…любили меня все другие до тебя, когда я была молода), — хочет она сказать. Но слова замирают на устах…
И в отчаянии, прижав к груди его голову, она заканчивает разбитым голосом, от которого дрогнуло сердце Хлудова:
— Ничего больше не прошу у тебя… Ничего!
Пора уже возвращаться на хутор, но у Надежды Васильевны нет силы разорвать очарованный круг и вернуться к действительности.
Они живут здесь, отрезанные от всего мира, не разлучаясь ни на один час. Их комнаты рядом, но одна всегда пуста, и постель в ней не смята. Как муж и жена. Как сладко звучат эти слова в душе Надежды Васильевны! Внезапно вошла в нее мечта, и бороться нет сил с ее очарованием.
Почему он это сказал?
Зачем она его отвергла?
Почему он молчит теперь и так печален?
Они оба таят друг от друга свою тоску.
«Если бы она любила меня, она согласилась бы», — думает Хлудов.
«Если б он любил меня, он повторил бы свое предложение», — думает она.
И черная тень недоверия опять встает между ними.
— Пора ехать, — говорит она в одно утро, как всегда нарядная, в щегольском капоте и наколке, выходя к нему в номер, где уже ждет ее кофе и легкий завтрак. Но лицо ее желто, у висков выступил веер морщинок. Кольдкрем и пудра бессильны стереть следы времени.
Хлудов еще находится в том периоде влюбленности, когда не замечаешь недостатков любимого лица. И ей нечего пока бояться… Тем не менее, на заре, при закрытых шторах, она всегда гонит его от себя, а утром он видит ее уже нарядную, напудренную, во всем блеске.
— Почему пора? — наивно спрашивает он.
— Какое ты дитя, Володя!.. Меня ждет дочь. У меня есть обязанности. Я безумие совершила, уехав с тобой. Пусть простит меня Господь за то, что я тебя так люблю! Вера мне этого не простит… И я сама себе этого не прощаю. Я должна помнить о ней. Ради нее должна бояться сплетен. Кто возьмет замуж девушку, мать которой срамит себя на весь город? Если там узнают, что ты поехал со мной…
— Никто этого не узнает. Все думают, что я в Рязани, у больного дяди. Я так Микульскому и сказал. А маменька нас не выдаст.
Подперев рукой голову, она рассеянно мешает сахар в чашке.
— Мне трудно спрятаться от людей и сплетен. Здесь меня видели на сцене когда-то. Могут вспомнить. Ах, Володя, когда я подумаю, что ждет меня по возвращении, мне прямо не хочется жить!
— Надя… Но ведь мы же будем видеться?
— Где?.. Когда?.. В доме у себя я не могу тебя принять… К тебе прийти… Какими глазами взгляну на твою мать? Нет… Я ничего не вижу впереди…
— Что же это будет? — спрашивает он в безграничном отчаянии. — Надя… Я не могу жить без тебя… Почему же ты не хочешь согласиться?
— На что?
Но, еще не слыша его ответа, она угадывает его, и краска заливает все ее лицо.
— Если б мы обвенчались с тобою завтра, кто посмел бы осудить тебя? Кто посмел бы разлучить нас?.. И если б ты меня действительно любила…
Вскрикнув, она падает ему на грудь. Смеется и плачет.
Она дает ему высказаться на этот раз, с жадностью вбирает в себя его слова, вслушивается в его интонации, ловит его взгляды. Любит… Любит… Это не жалость. Это страсть. Это тот же ужас перед одиночеством. То же стремление слить в одно две души, две жизни — осуществить на земле недостижимую мечту.
…Он просит ее обвенчаться тут же, до возвращения в N***. Все бумаги им может выслать мать его. Главное — не расставаться, не нарушать очарования недавних, но уже внедрившихся привычек любви и близости. И сплетен будет меньше. Все преклонятся перед совершившимся фактом. Брак в глазах людей освятит их связь. И прошлое их будет оправдано.
Но она печально качает головой.
А Вера? Он забыл об ее дочери?.. Как может она выйти замуж раньше Веры? Надо ее пристроить, прежде всего, об ее будущем позаботиться.
Надежда Васильевна расцвела и словно помолодела. Усердно посещает она все храмы и пещеры. Молится, жертвует, умиляется. Мечтает о счастье. Хоть час да мой! Пламенно молит Божью Матерь устроить судьбу Верочки, послать ей богатого, солидного и доброго мужа.
А в душе Хлудова, бессознательно, чувствующего бренность земных радостей, бессознательно угадывающего быстротечность жизни вообще, а его собственной жизни в особенности, растет невольное чувство ненависти к Вере, которая стоит на дороге к его счастью.
Войска возвращаются из Крыма. Наконец!.. Наконец! Их чествуют. Всюду балы, обеды, торжественные рауты. Разгар сезона.
Вере шьют бальные платья, и она покорно стоит часами у зеркала, пока на нее примеряют фасоны, а Надежда Васильевна разбирается в материях. Ей противны эти наряды. Ведь весь этот газ, тарлатан и цветы — уловки, чтоб поймать жениха. Выйти замуж?.. Вера содрогается от отвращения… Это — доля всех. И ее не избегнешь, конечно. Но инстинктивное сознание, что она сама рождена для иной доли, не умирает в душе Веры и будит ее протест. Если бы Федя Спримон был жив теперь, он вернулся бы домой вместе с другими севастопольскими героями, и за него Вера вышла бы замуж без ропота, с доверием. И Он любил бы ее, как любит брат сестру. И это было бы счастье, единственно возможное на земле, если Вере не суждено быть артисткой.
Все сильнее влечет к себе ее эта мечта. Все заманчивее кажется ей доля актрисы.
Внезапно она узнает, что Надежда Васильевна на год покидает сцену. Это ей сказал Лучинин.
— Мамочка… Что это значит?
Надежда Васильевна крупными шагами ходит по комнате. На голос дочери оборачивается. В ее лице скорбь.
— Для тебя, Верочка… Так надо… Ты еще дитя и не знаешь, как в свете относятся к актрисам. А я хочу, чтоб ты вышла замуж этой зимой… Пора! Тебе уже двадцатый год пошел. Я не смею стоять у тебя на дороге. Да и о приданом твоем мне надо позаботиться… Ну, ну… полно!.. Плакать не о чем…
— Вам тяжело, мамочка… я знаю… вижу…
«Как она чутка!.. — думает Надежда Васильевна. — Она знает, что это великая жертва. Ее не обманешь…»
— Пустяки!.. И мне надо отдохнуть. Нервы никуда не годятся. Вот пристрою тебя, тогда вздохну свободно…
Вера плачет весь день.
Со странным чувством входит Вера в зал Дворянского собрания.
Как будто все осталось по-прежнему, и чуть ли не тот же вальс гремит ей навстречу. А кажется, что все это она видела во сне. И проснулась давно-давно для слез и разочарования.
И сама она с виду все та же: стройная, воздушная в своем белом газовом платье. Но розы в волосах ее не так смяты, как душа, утратившая иллюзии. Ничто не радует. Ничто не манит. И ничего не ждешь.
И лица кругом чужие. Нет милого Феди, нет противного Нольде. И Мерлетта исчезла. Все подходят незнакомые офицеры. Она никому не отказывает, но танцует без прежнего волнения, как бы покорно совершая необходимый обряд. Толпа кавалеров ждет по-старому очереди. Ропот восхищения встречает эту первую красавицу города. Весь ***ский полк, вернувшийся из Севастополя, у ног Веры. Она танцует до полного изнеможения.
Этот успех радостно волнует Надежду Васильевну. Кавалеры спешат ей представиться. Даже на Лучинина, который не отходит от нее, падают лучи этой славы.
Вера, утомленная пестрой и чужой толпой, подарила Лучинина такой радостной, такой неожиданной улыбкой, что у того сердце дрогнуло. Она доверчиво берет его под руку и ходит с ним по залу.
