Она вдруг начинает плакать… Потеряв всякий страх, Вера целует ее руки и слышит сквозь слезы:
— Я была очень несчастна с твоим отцом… Не дай Бог тебе такой жизни!
— Папочка! Он был такой добрый… Его все любили…
Она вдруг смолкает. В памяти встает страшная картина. В ушах звучит крик Надежды Васильевны, когда она кинулась к трупу Мосолова.
— Да… он был добрый… но он мне нанес такую обиду, такой удар, от которого женщина никогда не может оправиться… Я на двадцать лет душой постарела в этом браке… Я на все другими глазами глядеть начала… Ну да что вспоминать!.. Ведь свет не клином сошелся. У тебя другая доля будет, — спохватывается Надежда Васильевна. — Лучинин — не актер. Он человек порядочный… Ну… что же ты молчишь?
Вера поднимается с колен, опустив ресницы. И опять мать видит упрямо сжатые губы, надменное лицо, напоминающее Хованского.
— Мамочка… ударьте меня!.. Совсем убейте, если я стою этого… Но замуж за Лучинина я никогда не выйду!
Надежда Васильевна срывается с кресла. Голова ее и руки трясутся.
— Ступай вон, скверная девчонка! Неблагодарная… бессердечная…
Вера бежит к себе, заткнув уши. Но истерические гневные крики словно догоняют ее…
— И не стыдно вам так мамашеньку огорчать? — шепчет ей Поля в пустой столовой.
— Молчать! — презрительно говорит Вера, не опуская глаз пред злым взглядом Поли.
У Надежды Васильевны мигрень. Весь дом на ногах. Но движутся беззвучно. Шепчутся.
Вечером Вера подходит к двери матери. Она никогда не ложится спать, не получив благословения.
На этот раз дверь заперта. На робкий стук Веры выходит Поля. В руках у нее полотенце, смоченное в уксусе.
— Мамашенька не желают вас видеть, — шипит Поля с торжествующей улыбкой.
Через полчаса Аннушка, вместе с Полей меняющая компрессы, выходит в коридор и, вздрогнув, отступает. В полумраке Вера стоит на коленях, у двери.
— Ангелочек мой… Что вы тут делаете?
— Я жду, когда мамочка впустит меня.
— Да вы простудитесь, золотая моя барышня. Вы опять воспаление легких получите…
— Аннушка, передайте мамочке, что я буду стоять здесь всю ночь, пока она меня не впустит.
Через дверь слышны причитания Аннушки, гневный голос артистки, сладкие речи Поли. Вера не двигается.
Проходит час… Ноги ее затекли. Спину ломит. Ей страшно холодно… Но она не уйдет. Она не шевельнется. Она слишком любит мать. Все равно она не заснет без ее прощения. Но ни минуты она не чувствует своей вины. Любовь к погибшему жениху представляется ей сейчас высшей ценностью ее жизни, и оскорбить эту любовь браком с другим она не согласится. Лучше в монастырь!
Поля выходит, чтобы поставить самовар. Уже второй час ночи. Барышня все стоит на коленях… «Ну и характерец! — думает Поля. — Два часа стоит…» Вера не поднимает головы, не говорит ни слова.
Аннушка снова выглянула и с воплем кидается в ноги артистке.
— Пожалейте вы нашего ангела!.. Ведь сляжет опять, умрет… Смирите вы ваше сердце, Надежда Васильевна!.. Не плакаться бы вам потом…
— Позови, — вяло говорит Надежда Васильевна, измученная только что стихшей болью.
Вера шатается от слабости. Молча, опустив ресницы, подходит она к постели, становится на колени, на коврике, и покорно целует бесстрастную руку матери. Надежда Васильевна не открывает глаз. Аннушка истерически рыдает.
Вера несколько мгновений лежит лицом на краю постели, прижавшись щекой к инертным пальцам матери. В этом немом жесте красноречиво говорит ее покорная, беззаветная нежность. И Надежда Васильевна растрогана. Две слезы ползут по ее щекам, но губы сомкнуты.
Вера молча поднимается и выходит из комнаты.
«Ах», — раздается на пороге. Это Поля вернулась из кухни и сторонится, чтобы дать дорогу барышне.
Аннушка всхлипывает еще громче, с каким-то сладострастием.
— Пошла вон, дура! — вдруг спокойно и громко говорит артистка. И садится на постели с лицом и жестами совсем здорового человека.
За эти часы она вспомнила о бароне. Кто знает? Еще не все потеряно.
Барон Норден фон Норденгейм приезжает с визитом дня через два после бала. Но Веру в гостиную не зовут. Надежда Васильевна на этот раз осторожна. Она сама занимает гостя, и он уезжает очарованный, выпросив разрешения бывать запросто.
На этой же неделе у Нероновой обычная вечеринка. Барон получает приглашение. Весь вечер он играет в карты. Вера не обращает на него внимания. Она окружена молодежью. Племянники «крестной», генеральши Карповой, кончающие корпус кадеты, играют в фанты и в почту с Верой и барышнями, родственницами Спримона. Молодежь поголовно влюблена в Веру. Она держится, как принцесса, равнодушно принимая все знаки поклонения. Она остроумна, у нее живая фантазия, она увлекается игрой, и ответы ее вызывают взрывы смеха.
Барон часто оглядывается на молодежь, улыбается и вздыхает. Играет он в этот вечер рассеянно.
— Дайте ручку, — говорит кадет Пьер, опускаясь на колени перед Верой.
— Если бы вы были героем, если бы вы были оттуда, я сама поцеловала бы вас…
— Ну, так поцелуйте барона Нордена! Он под Севастополем был и Георгия получил.
За ужином барона сажают рядом с Верой. Покручивая ус, барон любуется прелестной девушкой, опять вздыхает и… молчит.
«Ну-ну!.. — думает Надежда Васильевна, насмешливо поблескивая глазами. — Если он эдак целый год будет раскачиваться…»
А Вера почтительно угощает барона. Благоговейно рассматривает Георгиевский крест. Уши ее горят. Так вот какие герои, настоящие! Он оттуда. Может быть, видел Федю… Может быть… Если б поговорить с ним… если б спросить…
Надежда Васильевна сияет. Ложась спать в два часа ночи, она ласково целует и крестит Веру.
— Тебе было весело, детка?
— Да, мамочка… Барон такой милый…
— Не правда ли?..
— Он герой, мамочка… Мне было страшно говорить с ним…
— Глупенькая!.. Такая красотка…
Она смолкает внезапно.
— Мамочка, он не похож на других. Такой тихий, скромный, все молчит…
Долго по ее уходе Надежда Васильевна улыбается в полумраке спальни. Потом мысленно молится Смоленской Божией Матери, покровительнице невест.
Барон ездит через день, и Вера его ждет. Он любит крепкий чай со сливками, Вера это заметила.
Надежда Васильевна постоянно присутствует, сама разливает чай, сама ведет разговор. Вера молча и жадно вслушивается. Надежда Васильевна, как бы читая в душе дочери, заставляет барона рассказывать о войне. И трагические воспоминания в устах этого человека облекаются в жизненные образы, теряют весь ужас, кажутся такими обыденными явлениями. Потрясающие подробности обороны, картины смерти… а рядом жизнерадостный анекдот… Вера смеется. Она не замечает лысеющего лба барона, его припухших век. «Герой, герой…» — поет ее душа.
Через неделю Надежда Васильевна осторожно спрашивает:
— Он тебе нравится, Верочка?
— Ах, мамочка, он такой славный, простой!.. С ним так легко говорить!
Под разными предлогами Надежда Васильевна опаздывает к трехчасовому чаю, потому что барон ездит теперь каждый день.
— Мамочка скоро вернется, — утешает гостя Вера. Она искренно убеждена, что барон, как и все мужчины, влюблен в ее мамочку.
Один раз наедине с гостем Вера, набравшись храбрости, спрашивает:
— Скажите… вы… вы не знали… офицера Спримона? Федора Васильевича Спримона?.. Там… на войне?
Барон щурится, припоминая.
— Что-то слышал… как вы сказали?.. В каком полку?
— Вы были… в сражении под Альмой?
Вера кусает задрожавшие губы и усердно мешает ложечкой в чашке.
— Да, конечно. Жаркое было дело. А почему вы…
— Он был убит… одним из первых…
— Так… так, вспомнил. Ординарец Спримон… Первая жертва. Первый герой… А почему вы…
Вера вдруг падает головой на стол. Плечи забились.
Барон вскочил, перепуганный. Он так боится женских слез. Трясущимися руками он подает воду.
— Он был… моим… же… же… ни… хом…
О, как отрадно плакать! Как отрадно открыть свою душу и дать волю подавленной годами тоске и ужасу воспоминаний!
— Бедная девочка, — ласково шепчет барон, стоя над плачущей Верой. Он робко гладит ее плечо. Душа его вдруг загорается. Эти бессильные слезы, эта неведомая жалость, как птица крылом, задевает в его сердце какие-то забытые, запыленные струны. И вот они зазвучали так странно… так нежно…
Спазм перехватывает его горло. Глаза загораются от подступивших слез.
— Милая девочка, — шепчет он. Неожиданно наклоняется и целует волосы Веры.
Она вздрогнула и замерла под этой лаской. А слезы полились еще слаще. Она внезапно убегает.
Барон отходит к окну и долго глядит в небо. Рука его нервно дергает ус.
