— Этот дурак Фред все равно отзывается каждый раз, когда я зову собаку, какое бы имя я ни кричал! — восклицал отец. — Господи Иисусе, если он все время кричит «что?», мы по крайней мере можем правильно называть его имя.
Итак, третью собаку-поводыря звали Фред. Единственной его дурной привычкой была неуемная страсть к дочке нашей уборщицы. Каждый раз, когда она отходила от матери, Фред валил девочку с ног, прижимал ее, дурашливо скалясь, лапами к земле и начинал радостно наяривать; девочка кричала: «Не надо, Фред!», а уборщица кричала: «Фред, прекрати!» и шлепала его по откляченному заду тряпкой или шваброй, или что там у нее было под рукой. Отец, заслышав шум, кричал: «Фред, гребун паршивый! А ну ко мне!» А глухой рабочий, бывший краболов, другой наш Фред, кричал: «Что? Что?» И мне приходилось идти искать его (потому что отец отказывался) и говорить ему: «НИЧЕГО, ФРЕД! ЭТО НЕ ТЕБЯ!»
— А!.. — говорил он, возвращаясь к работе. — Думал, кто-то меня зовет.
Так что звонить нам в Мэн Лилли было бесполезно. Все, что мы смогли бы сделать, — это несколько раз прокричать: «Фред!».
Что Лилли пыталась сделать, так это позвонить Фрэнку. Фрэнк был не так далеко от нее; он мог бы ей помочь. Это сейчас мы говорим ему, что он мог бы тогда помочь, но мы все знаем, что судьба — она не тонет. Во всяком случае, Лилли дозвонилась до автоответчика Фрэнка. Фрэнк поменял живого секретаря на одно из этих механических устройств, которые порой просто бесят.
ПРИВЕТ! ЭТО ФРЭНК, НО НА САМОМ ДЕЛЕ МЕНЯ НЕТ ДОМА (ХА, ХА). ХОТИТЕ ОСТАВИТЬ СООБЩЕНИЕ? ПОДОЖДИТЕ КОРОТКОГО СИГНАЛА, А ПОТОМ ВЫСКАЖИТЕ ВСЕ, ЧТО ХОТИТЕ.
Фрэнни оставляла множество сообщений, которые, в свою очередь, злили Фрэнка. «Иди ты в жопу, Фрэнк! — кричала Фрэнни в трубку. — Каждый раз, когда слышу твою долбаную машину, это стоит мне денег, я же звоню, мать твою, из Лос-Анджелеса! Придурок, говно, жопа!» После этого она издавала громкие пердящие звуки и влажно чмокала, а Фрэнк потом звонил мне, лопаясь от возмущения.
— Совсем я не понимаю Фрэнни, — говорил он, — хоть убей. Она только что оставила мерзейшее сообщение на моем автоответчике! Ну то есть она думает, что это смешно, но разве она не понимает, что мы устали от ее вульгарностей? В ее возрасте это не приведет ни к чему хорошему, если это вообще может когда-нибудь привести к чему-то хорошему. Ты вот стал следить за своей речью. Помог бы ей последить за ее.
И так далее, и так далее.
Сообщение Лилли, должно быть, напугало Фрэнка. Он, похоже, вернулся домой со своей вечерней встречи спустя приличное время после того, как она ему звонила; он включил автоответчик на воспроизведение, чистя зубы и готовясь лечь спать.
В основном это были деловые сообщения. У теннисиста, которого он представлял, возникли проблемы с рекламой дезодоранта. Позвонил сценарист, сообщить, что режиссер им «манипулирует», и Фрэнк про себя отметил, что этот писатель требует «манипулирования» в еще большей степени. Известная балерина увязла в своей автобиографии; она застопорилась на детстве, призналась она Фрэнку, который продолжал чистить зубы. Он прополоскал рот, выключил свет и тут услышал Лилли.
— Привет, это я, — извиняющимся тоном сказала она машине. У нее всегда был извиняющийся тон. Фрэнк улыбнулся и откинул простыни; он всегда сначала клал в постель портновский манекен, а потом залезал сам. Последовала длинная пауза, и Фрэнк уже было подумал, что автоответчик сломался; он часто ломался. Но затем Лилли добавила: — Это просто я. — Какая-то усталость в ее голосе заставила Фрэнка посмотреть на часы (была ночь) и насторожиться. Фрэнк помнит, что в последовавшей за этим паузе он прошептал ее имя.
— Давай, Лилли, — прошептал он.
И Лилли пропела свою песенку, маленький отрывок; это была одна из «песен молодого вина»; глупая печальная песенка, которую пел мышиный король. Фрэнк, конечно, знал эту песню наизусть.
Verkauft's mei G'wand, Ich Fahr' in Himmel. Продай мои старые одежды, я ухожу на небеса.
— Боже мой, Лилли, — прошептал Фрэнк автоответчику и начал быстро одеваться.
— Auf Wiedersehen, Фрэнк, — сказала Лилли, когда закончилась ее коротенькая песенка.
Фрэнк ничего ей не ответил. Он выбежал на площадь Коламбус и поймал такси. И хотя Фрэнк не был хорошим бегуном, я уверен, что он уложился в рекордное время; я бы сам не смог быстрее. Даже будь он дома, когда позвонила Лилли, всегда говорил я ему, невозможно миновать двадцать кварталов и зоопарк быстрее, чем пролететь четырнадцать этажей — расстояние от окна углового номера «Стэнхоупа» до тротуара на углу Восемьдесят первой улицы и Пятой авеню. Лилли проделала более короткую дистанцию, чем Фрэнк, и она в любом случае обошла бы его, в любом случае своего бы добилась; он ничего не мог сделать. Но все равно, говорит Фрэнк, он не сказал (и даже не подумал про себя) «Auf Wiedersehen, Лилли» до тех пор, пока ему не показали ее маленькое тельце.
Она оставила записку лучше, чем записка Фельгебурт. Лилли не была чокнутой. Она оставила серьезную записку самоубийцы.
«Извините, — говорилось в записке. — Все-таки не доросла».
Я лучше всего помню ее маленькие ручки: как она хлопала себя по коленям каждый раз, когда задумчиво что-нибудь говорила, а Лилли всегда была задумчивой.
— Ей веселости не хватало, мужик, — говорил Младший Джонс.
Лиллины руки не могли просто так двигаться: они танцевали под то, о чем она думала, что слышит, может быть, это была та же самая музыка, которую Фрейд выстукивал своей битой, та же песня, которую теперь слышит отец, элегантно помахивая «луисвильским слаггером» у своих усталых ног. Мой отец, слепой ходок; он ходил везде: каждый день, зимой и летом, часами бродил по территории отеля «Нью-Гэмпшир». Сначала его водила Захер, потом Шлагоберс, а затем Фред. Когда Фред повадился давить скунсов, нам пришлось от него избавиться.
— Мне-то Фред нравится, — говорил отец, — но с этим своим пердежом и скунсами он постояльцев отвадит.
— Ну, постояльцы на него не жалуются, — говорил я отцу.
— Они просто слишком вежливы, — возражал отец. — Они демонстрируют свое воспитание, хотя это так омерзительно, так вызывающе… А если он бросится на скунса, когда я буду рядом… Господи помилуй! Я убью его, мозги битой вышибу… если там есть, что вышибать.
В итоге мы нашли приятную семью, которой нужна была сторожевая собака; они не были слепыми, но им было наплевать, что Фред портит воздух и воняет, как скунс.
И теперь отец ходит с собакой-поводырем номер четыре. Мы устали придумывать им клички. А после смерти Лилли отец несколько потерял свою веселость.
— У меня просто нет настроения придумывать имя очередной собаке, — сказал он. — Хочешь этим заняться?
Но у меня тоже не было настроения придумывать собачью кличку. Фрэнни снималась где-то во Франции, а Фрэнк, которого уход Лилли травмировал сильнее всех, и слышать о собаке не мог. В голове у Фрэнка была сплошная грусть; на придумывание собачьей клички места там уже не было.
— Господи Иисусе! — сказал Фрэнк. — Назовите ее просто Номер четыре.
Отец пожал плечами и остановился на Четверке. Так что теперь, в сумерках, когда отец ищет своего компаньона для прогулки, я слышу, как он кричит четвертому номеру.
— Четверка! — кричит он. — Черт тебя подери, Четверка!
А старый Фред, разнорабочий, все так же отзывается:
— Что?
А отец продолжает свое:
— Четверка! Четверка! Четверка!
Со стороны это выглядит так, словно кто-то вспомнил детскую игру: бросают мяч и выкрикивают чей-то номер, а тот, чей номер выкрикнули, должен поймать мяч, прежде чем тот ударится о землю.
— Четверка! — слышу я отцовский крик и представляю себе какого-нибудь ребенка, бегущего, выставив руки, чтобы поймать мяч.
Иногда этот ребенок — Лилли, иногда — Эгг.
И когда наконец папа находит Четверку, я наблюдаю из окна, как Четверка аккуратно ведет его к пристани; в сумерках на пристани моего отца с собакой-поводырем легко принять за более молодого человека, возможно, с медведем, и не исключено, что они ловят рыбу.
— Что за интерес ловить рыбу, если не видишь, как вытаскиваешь ее из воды, — говорит отец.
Так что они с Четверкой просто сидят на пристани, встречая надвигающийся вечер, пока свирепые мэнские комары не загоняют их обратно в отель «Нью-Гэмпшир».
У нас даже есть вывеска: «ОТЕЛЬ „НЬЮ-ГЭМПШИР“». Отец настоял на этом, и, хотя он не может ее видеть и не хватится ее, эту просьбу я с удовольствием для него исполнил. Хотя иногда бывают проблемы; время от времени к нам заворачивают блудные туристы, видят вывеску и думают, что мы отель. Я объяснил отцу очень сложную систему того, что именно приносит нам «успех» в гостиничном деле. Когда туристы находят нас и спрашивают комнату, мы интересуемся, не забронирован ли на них номер.
Они, конечно, отвечают, что нет, — но, осматриваясь и видя вокруг трудоемкую тишину и покой сродни гробовому, говорят:
