У нас даже есть вывеска: «ОТЕЛЬ „НЬЮ-ГЭМПШИР“». Отец настоял на этом, и, хотя он не может ее видеть и не хватится ее, эту просьбу я с удовольствием для него исполнил. Хотя иногда бывают проблемы; время от времени к нам заворачивают блудные туристы, видят вывеску и думают, что мы отель. Я объяснил отцу очень сложную систему того, что именно приносит нам «успех» в гостиничном деле. Когда туристы находят нас и спрашивают комнату, мы интересуемся, не забронирован ли на них номер.
Они, конечно, отвечают, что нет, — но, осматриваясь и видя вокруг трудоемкую тишину и покой сродни гробовому, говорят:
— Но у вас наверняка должны быть свободные места?
— Нет, — всегда отвечаем мы. — Нет брони, нет свободных мест.
Иногда отец спорит со мной по этому поводу.
— Но ведь определенно у нас есть для них место, — шипит он. — Они, похоже, очень милые люди. У них один или два ребенка, я слышу, как они ссорятся, а мать, вероятно, очень устала, они, наверное, много проехали.
— Стандарт есть стандарт, пап, — говорю я. — Ну сам подумай, что скажут другие постояльцы, если мы сделаем послабление?
— Такая элитарность… — шепчет он восхищенно. — Ну то есть я всегда знал, что это особое место, но и мечтать не мог, чтобы действительно… — Здесь он обычно обрывает фразу и улыбается. А потом добавляет: — Да, твоей матери все это понравилось бы!
И бейсбольная бита описывает в воздухе круг, демонстрируя все это матери.
— Конечно, пап, понравилось бы, — совершенно искренне говорю я.
— Если даже не каждая минута, — добавляет задумчиво отец, — то, по крайней мере, эта часть истории. По крайней мере конец.
Конец Лилли, при ее культовой известности, был настолько тихим, насколько удалось. У меня не хватило храбрости попросить Дональда Джастиса сочинить элегию на ее смерть; это были, по мере возможности, чисто семейные похороны. Был там и Младший Джонс, он сидел вместе с Фрэнни, и я не мог не заметить, как прекрасно они держались за руки. Очень часто именно на похоронах обращаешь внимание, кто насколько постарел. Я заметил, что у Джонса прибавилось несколько мягких морщинок около глаз; сейчас он был усердным юристом, а когда учился в юридической школе, мы почти ничего о нем не слышали; он пропал в юридической школе почти так же бесследно, как пропадал в самой гуще кучи-малы на поле, когда играл за «Кливленд браунс». Судя по всему, юридическая школа и футбол в равной степени сужают кругозор. Карьера форварда, всегда говорил Младший, подготовила его к юридической школе. Тяжелая работа, но скучная, скучная, скучная.
Теперь Младший руководил «Черной рукой закона», и я знал, что, когда Фрэнни бывает в Нью-Йорке, она останавливается у него.
Они оба были звездами и, думаю, наконец-то стали проще смотреть друг на друга. Но на Лиллиных похоронах я мог думать только о том, как бы Лилли была довольна, увидев их вместе.
Отец сидел рядом с медведицей Сюзи, зажав биту между коленями ручкой книзу, и слегка ею покачивал. А когда он шел, держась за руку Сюзи, руку бывшего медведя-поводыря Фрейда, он нес бейсбольную биту с великим достоинством, как будто некую массивную трость.
Сюзи была разбита случившимся, но на похоронах держала себя в руках, думаю, ради отца. Она обожала его после того волшебного взмаха битой, легендарного, инстинктивного взмаха, который покончил с порнографом Эрнстом. К моменту Лиллиного самоубийства Сюзи где только ни побывала. Она покинула Восточное побережье и уехала на Западное, потом опять вернулась на Восточное. Какое-то время она руководила коммуной в Вермонте. «Доруководила этих засранцев до ручки», — говорила она нам, смеясь. Она открыла семейный консультативный центр в Бостоне, который переродился в центр по уходу за детьми (поскольку это было явно актуальнее), который, в свою очередь, преобразовался в консультативный центр по изнасилованию (к тому моменту, когда центры по уходу за детьми появились повсюду). Консультативный центр по изнасилованию в Бостоне не прижился, и Сюзи признала, что не вся враждебность исходила извне. Конечно, везде можно найти любителей насилия и женоненавистников и разных глупцов, которые считали, что в центрах по изнасилованию работают, те, кого Сюзи называла «воинствующими лесбиянками и хулиганствующими феминистками». Бостонцы неласково отнеслись к первому Сюзиному консультативному центру по изнасилованиям. Одну работницу центра даже изнасиловали — видимо, в полемическом задоре. Но даже Сюзи признавала, что некоторые консультативные центры в те ранние дни действительно состояли из «воинствующих лесбиянок и хулиганствующих феминисток», люто ненавидевших мужчин, так что не все трудности консультативных центров были чисто внешними. Среди этих женщин можно было встретить антисистемных философов без фрэнковского чувства юмора, и если слуги закона вставали на пути у женщин, требовавших — для разнообразия — справедливого возмездия насильникам, то женщины, в свою очередь, презирали закон как таковой, и на деле ни те ни другие не приносили жертвам ничего хорошего.
Сюзин консультативный центр в Бостоне закрылся после того, как несколько мужененавистниц кастрировали подозреваемого насильника на автостоянке в Бэк-Бее. Сюзи вернулась в Нью-Йорк, где снова занялась семейным консультированием. Она специализировалась на избиении детей, «имея дело», как она выражалась, и с детьми, и с теми, кто их избивал, но ее тошнило от Нью-Йорка (она сказала, что жить в Гринвич-Вилидже, не будучи медведем, совсем не забавно), и она твердо верила, что ее будущее — в организации центров по изнасилованию.
Помня спектакль в «Стэнхоупе» в 1964 году, я с этим вполне соглашался. Фрэнни всегда говорила, что Сюзи тогда сыграла лучше, чем ей, Фрэнни, когда-либо суждено, а уж в этом-то она эксперт. Исполнив ту роль, с единственной репликой, обращенной к Чипперу Доуву, Фрэнни обрела необходимую уверенность в себе. И потом чуть ли не в каждой картине, в которой она снималась, Фрэнни находила возможность вставить эту фразу: «Ба, кого мы видим». И каждый раз эта милая фраза звучала по-новому. Конечно, снимается Фрэнни под другим именем. Кинозвезды почти всегда так поступают. К тому же Фрэнни Берри — не то имя, которое люди заметили бы.
Голливудское имя Фрэнни, ее актерский псевдоним, вам хорошо известно. Я сейчас рассказываю нашу семейную историю, и мне не следует использовать здесь ее актерский псевдоним, но вы его хорошо знаете. Фрэнни одна из ваших любимиц. Она самая лучшая, даже когда играет злодеек; она всегда настоящая героиня, даже когда умирает, даже когда умирает ради любви или, того хуже, ради войны. Она самая прекрасная, самая недоступная и в то же время самая уязвимая, а иногда и самая крутая. (Она одна из тех, ради кого вы идете в кино или ради кого высиживаете до конца.) Сейчас другие мечтают о ней — теперь, когда она таким разрушительным способом отучила мечтать о ней меня. Сейчас я могу жить со своими мечтами о Фрэнни, но среди зрителей должны быть и те, кто не так просто уживается с мечтами о ней.
Она очень легко приспособилась к своей славе. Лилли так и не сумела этого сделать, но для Фрэнни это было очень просто, потому что она всегда была нашей семейной звездой. Она привыкла быть в центре всеобщего внимания, быть тем, кого все ждут, кого все слушают. Она была рождена для главной роли.
— А я был рожден, чтобы стать несчастным зачуханным агентом, — мрачно говорил Фрэнк после похорон Лилли. — Даже тут я был агентом, — сказал он, имея в виду смерть Лилли. — Она просто еще не доросла до всего того дерьма, которое я заставлял ее делать! — печально сказал он и заплакал. Мы попробовали его успокоить, но Фрэнк сказал: — Я всегда буду долбаным агентом, так его растак! Все это происходит из-за меня! Посмотрите на Грустеца! — орал он. — Кто его набил? Кто все это затеял с самого начала? — рыдал и рыдал Фрэнк. — Я просто сраный агент, — бормотал он.
Но отец прикоснулся к Фрэнку, держа бейсбольную биту, как антенну, и сказал:
— Фрэнк, Фрэнк, мальчик мой. Ты тут совершенно ни при чем, — сказал отец. — Кто у нас в семье главный мечтатель, Фрэнк? — сказал отец, и мы все посмотрели на него. — Конечно, я. Я мечтатель, Фрэнк, — сказал отец. — А Лилли просто мечтала больше, чем была в силах, Фрэнк. Она унаследовала эту проклятую мечтательность, — сказал отец. — От меня.
— Но я был ее агентом, — тупо повторил Фрэнк.
— Да, но это не играет роли, Фрэнк, — сказала Фрэнни. — Ты мой агент, и это действительно важно, я в тебе нуждаюсь, — сказала Фрэнни. — Но никто не мог быть агентом Лилли.
— Какая разница, Фрэнк, — сказал я ему, потому что он всегда говорил это мне. — Какая разница, кто был ее агентом, Фрэнк.
— Но это был я, — повторил Фрэнк, он был невозможный упрямец.
— Господи, Фрэнк, — сказала Фрэнни. — Легче разговаривать с твоим автоответчиком, чем с тобой.
