на ее вопросы русский вариант, Бобко его перевела, и сейчас этим произведением занимается мой агент. Вот это уже совершенно явно не подходит, и я даже сам объясню – почему. Помимо того, что как-то неуклюже предлагать журналу интервью с самим собой, текст явно рассчитан на американскую аудиторию, в глазах которой я гораздо более солидная и почтенная личность, чем в глазах русской аудитории, и наконец, независимо от качества интервью (о чем – не мне судить) – с журналистской точки зрения не годится автору, впервые публикующемуся в данном журнале, начинать с интервью.
«Грани» не стали публиковать материал. На английском языке интервью вышло в Threepenny Review в 1985 году. Русский вариант опубликовал еженедельник «Семь дней» в октябре 1984 года. Данное издание – еще один осколок «Нового американца». В нем тогда трудились Вайль и Генис. Маета с публикацией связана с неуспехом американского «Компромисса».
Довлатов привычно насытил «интервью» вставками из других своих текстов: от выступления на конференции в Лос-Анджелесе до цитат из «Заповедника». Тем не менее в интервью есть интересные моменты. Писатель следующим образом определяет жанровую природу своих произведений:
Мне кажется, жанр, в котором я работаю, связан с попыткой синтеза художественных и документальных приемов, я пытаюсь создавать художественное движение в прозе, результатом которого является документ. Говоря проще, речь идет не об использовании, а о создании документа – художественными средствами. Есть, конечно, в этой затее некоторая доля хитроумия, но литература вообще – занятие не самое высоконравственное.
Переходя к вопросу о влиянии американской литературы, Довлатов добросовестно перечисляет более десятка писателей, «оказавших влияние»: от неизбежных Хемингуэя с Фолкнером до Апдайка. Вслед за американскими писателями обстоятельный список советских переводчиков: Райт-Ковалева, Кашкин, Хинкис, Калашникова, Волжина… Любовь к американской литературе – причина былой отверженности Довлатова на родине. Теперь, в эмиграции, она может проложить дорогу к американскому читателю:
Я вырос под влиянием американской прозы, вольно или невольно подражал американским писателям, и в Союзе редакторы ставили мне это в вину, говорили о «тлетворном влиянии Запада», а здесь мне это, видимо, пошло на пользу, сделав мои книги (по мнению издателей) более доступными для американской аудитории.
Оговорка «по мнению издателей» призвана уравновесить в целом обоснованный оптимизм Довлатова. Не углубляясь в литературоведческие вопросы, отмечу момент, о котором писатель вряд ли имел представление. Большинство из названных переводчиков – Кашкин, Калашникова, Волжина – относились к так называемой реалистической школе перевода. Ее главой является Иван Кашкин. Пусть читателя не смущает наименование «реализм», в интерпретации Кашкина и его последователей есть нечто противоположное «буквализму». Из статьи Кашкина с прекрасным, созвучным духу времени названием «В борьбе за реалистичный перевод», вышедшей в 1955 году:
Переводчику, который в подлиннике сразу же наталкивается на чужой грамматический строй, особенно важно прорваться сквозь этот заслон к первоначальной свежести непосредственного авторского восприятия действительности. Только тогда он сможет найти настолько же сильное и свежее языковое перевыражение… Советский переводчик старается увидеть за словами подлинника явления, мысли, вещи, действия и состояния, пережить их и верно, целостно и конкретно воспроизвести эту реальность авторского видения.
Иными словами, переводчик ищет форму наиболее адекватной передачи образа, отказываясь от рабского следования подстрочника. Главная задача – адаптация текста к русскому языку. Но это еще не все. В журнале «Дружба народов» в 1954 году опубликована статья Кашкина «О реализме в советском художественном переводе»:
Простота в применении к переводу – это, главным образом, не навязчивая, не заслоняющая подлинник прозрачность и отчетливость передачи. Это значит переводить так просто, чтобы перевод дошел до читателя, был понят – иначе зачем же переводить?
… Легкость и доступность, за которой чувствуется глубина подлинника, – это великое достоинство перевода.
Странный, но закономерный вывод. Довлатов воспитывался на «американской прозе», которая в какой-то части, не рискну определять пропорции, является все той же русской прозой. Последнее высказывание Кашкина о «легкости и доступности» – достаточно типичные отзывы о творчестве Довлатова. Впрочем, сам писатель в американские годы пересмотрел взгляды на свое «американское происхождение». Цитируя интервью, взятое Ерофеевым, я намеренно прервал речь писателя. Теперь полный вариант:
И когда в каком-то американском романе было описано, как герой зашел в бар, бросил на цинковую стойку полдоллара и заказал двойной мартини, это казалось таким настоящим, подлинным… прямо Шекспир!
– Большая литература…
– Да. И только в Америке выяснилось, что меня больше интересует русская литература…
Это не случайный красивый поворот в беседе. Самоощущение писателя изменилось давно. Из письма Игорю Смирнову от 27 февраля 1985 года:
Я, например, был совершенно уверен, что являюсь бытовым стихийным западником, что, уехав в Америку, я буду с утра и до глубокой ночи слушать джаз, читать Хемингуэя с Фолкнером и пить кока-колу, не говоря о вестернах и жевательной резинке. В результате – никакой кока-колы, никакого Фолкнера, завидев титры вестерна и услышав их <…> волынки, или на чем они там играют, я выключаю телевизор. Рейган мне не нравится, князь Багратион оказался старым дураком, наши железные антикоммунисты вроде Саши Глезера вызывают у меня гадливый ужас, читаю я письма Карамзина и, положа руку на сердце, у меня нет ни одного знакомого американца, с которым бы я готов был встретиться не по необходимости, а по доброй воле.
Тут нет никакого пафоса. Просто оказалось, что русская литература – судьба Довлатова. Те книги, которые он писал, могли принести успех в среде американского читателя только при самом удачном, почти невероятном стечении обстоятельств.
Во-первых, жанр, в котором работал писатель, не пользовался большим успехом. Американцы по своей природе склонны к гигантомании. Все только самое большое и высокое: от размеров автомобилей, ресторанных порций до уровня преступности вызывает законное чувство гордости. Это же относится и к литературе. Ценя количество, американец уверен, что роман – оптимальное соотношение цены и качества в литературе. В переписке с семьей Владимовых писатель часто говорит на литературные темы. Расстояние способствовало хорошим отношениям. Снова отрывок из монументального письма Довлатова от 28 февраля 1984 года:
Рассказы я писал, но с расчетом на американские журналы и на дальнейшие американские издания в виде книг, не сборников рассказов, а именно циклов, которые можно путем некоторых ухищрений превратить в повести и даже романы, состоящие из отдельных новелл, превращенных в главы. Дело в том, что сборник рассказов здесь издать невозможно, времена О. Генри прошли, считается, что сборник рассказов в коммерческом смысле – безнадежное дело. Даже у здешних классиков сборник
