чем Цунгали наконец выпалил:
– Ну? Ты сделаешь? Проведешь операцию?
Ответа не было. Знахарь посуровел. Цунгали посмотрел на Измаила и кивнул.
– Покажи ему, – сказал он, и Измаил с пониманием опустил голову.
Он вытянул из-под ног длинный толстый сверток и начал разворачивать. Сперва Небсуил не обращал внимания; он принял сверток незнакомца за спальник. Но чем больше слоев одеяла сходило, тем больший надрыв Знахарь чувствовал в своем солнечном сплетении. Он сыздавна знал, что это значит, но времени осмыслить или защититься не было: вещь циклопа разоблачилась. Когда отпал последний слой, Небсуил вспотел, его сердце пересохло и затрепетало, в надсадной, липкой клетке ребер стряхнулась пыль. Он не верил глазам. Темно-бордовый цвет на поверхности лука как будто рябил и гнулся под его принужденным взглядом. Рука Измаила стала черной от натуги и секреций. Глаз покатился со своего безопасного места на столе, притянутый к луку и полу. Всё в комнате как будто изворачивалось и изгибалось, стремясь к Эсте в любопытстве, на полпути коверкавшемся в смятение. Измаил стащил лук с обозрения и накинул одеяло, грубо задушив его воздействие покровом. Глаз остановился на самом краю стола; по пути он оцарапался об острое мюзле от брошенной пробки. Комната отползла обратно к инерции. Небсуил сел на свое место, пока Цунгали ухмылялся при виде превосходной демонстрации. В помещении повис жутковатый аромат: что-то от сплавленных вместе моря и экзотичного сада; щепотка аммиака, сперва пьянящая, а потом оборачивающаяся понюшкой мертвечины, словно воспоминание-пиявка, запертое и поджидающее во сне.
– Я сделаю все что угодно, – сказал Небсуил голосом, дошедшим из бесцветной дали, – все что хотите.
* * *
Птица привела в действие колокольчик прибытия, и изящный звук скользнул в нижнюю комнату, словно острая снежинка.
Сидрус не ожидал сообщений; речному устью не о чем было рассказывать. Он продолжал растирать липкий бальзам по пористому лицу. Колокольчик звякнул снова, и он соскреб жир с пальцев, чтобы они не скользили, пока он будет снимать свиток с сухой бьющейся лапки.
Послание, которое не должно было прийти, – послание, приправленное ошибочностью момента, когда Небсуил написал его в украденную паузу, представленную в виде дружелюбного пополнения вина. Оно рассказывало о его посетителях до того, как Знахарь понял, кто они, и узнал, чего они на самом деле хотели. Говорило оно просто:
Здесь Цунг с циклопом. Думаю, они убили Лучника и забрали его душу.
Сидрус выронил записку, чувствуя, как последствия холостят его и освобождают место для гнева, что закипел и полил через край. Сальный бальзам растопился и закапал с искривленного лица – без малейшего признака румянца. Когда внутренний жар улегся, он отобрал трость и снадобья, изучая оружие с отстранением смертоносного перфекциониста. Три дня займет путь до чумного острова Небсуила, еще где-то четыре – извлечение нужной меры боли из порочной мрази за подобное кощунство.
* * *
– Я не могу дать тебе идеальное естественное лицо, – объяснял Небсуил. – Похоже, в твоем черепе только одна глазница, так что придется проделать место для второй. Живой глаз будет вшит в складки искусственных мускулов и кожи, но останется без настоящего гнезда для работы. Он не будет вращаться; он останется слепым, но, я надеюсь, живым. И все же я не могу обещать и этого. То, что поддерживает в нем энергию, вне моего понимания и не имеет отношения к законам обычной анатомии. Я тревожусь за его стабильность. Если он умрет, то заразит присаженную плоть вокруг. Но пока он одушевлен и так же светел, как твой. Молюсь о том, чтобы он всегда выглядел так – бодрым и активным, а не как фальшивые глаза из стекла или кости с их вечно мертвым и сиротливым видом. Хорошая новость – твой рабочий глаз и его орбита смещены от центра, а значит, пространство между глазами покажется естественным, хотя и несколько близким, – шаман перевел дыхание, добавив: – Некоторые находят это привлекательным – многие европейские королевские семьи добивались подобного эффекта кровосмешением. Возможно, они даже признают тебя за своего!
Почувствовав, что его риторические пируэты происходят на очень тонком льду, он решил отступить на твердую почву хирургических деталей.
– Я создам тебе нос нормальных пропорций, чтобы разместить между глаз, пользуясь твоей маленькой картошкой как стартовой точкой. Это самая простая часть процедуры. Ты знал, что теперь хирурги лечат воинов, раненных в великой Европейской войне, теми же методами, какими я пользуюсь годами? Мне говорили, они торопят исцеление тканями от болезней и тинктурами из гниющей плесени. Мои талисманы и травы куда чище, но действуют дольше. Ты будешь немного похож на этих увечных воинов – на человека, который побывал в битве и с гордостью носит отметины своего героизма. Твое лицо будет казаться поврежденной версией человеческих лиц. Ты уверен, что хочешь этого, понимаешь, что я не могу найти для тебя другую альтернативу?
Измаил перевел взгляд от свертка, который теперь держал поближе, на врачевателя, проследившего за взглядом и его смыслом. На этом разговор окончился.
Сперва Небсуил занялся Цунгали. О создании новой живой руки не шло и речи, но деревянная – с шарнирным локтем, привязанным к остаткам плеча, – была достижима.
Старый наемник казался разочарованным; он уже позволил себе вообразить функционирующую руку из плоти и кости, проникнутую магией. Небсуил объяснил, что если бы тот сохранил и принес с собой обрубок, то, возможно, он бы смог сымпровизировать что-то вроде слабой суставчатой клешни. Но деревянная версия будет только лучше, заверил он. Охотник сможет пользоваться разными моделями – с ногтями из слоновой кости и могущественной резьбой; внутри же можно прятать амулеты и оружие. Он сможет пользоваться версиями от других существ: из его рукава могут торчать лапы пумы и бивни кабана, его врага или жертву застанут врасплох орлиные когти и акульи зубы.
Старый воин потеплел к этой идее, но объяснил, что дни его наемничества прошли. Теперь его цель – служить Измаилу и применять насилие только на защиту хозяина. Это он обозначил очень четко, добавив, что, пока они оправляются, любые поползновения на их безопасность приведут и его самого, и лук в мстительное исступление, особенно если циклоп умрет. Небсуил уверял, что они оба в безопасности, – не понимая, что из-за послания Сидрусу слово сдержать уже невозможно.
Пациент спал в дурманном море материнского молока, с конечностью, завернутой в слои листьев и мазей, больше похожих на сумку для ребенка, чем на повязку. Новая рука была грубовата, но отличалась некой деревенской брутальностью, которая восхитила Цунгали. Учитывая короткий период времени, предоставленный Небсуилу,
