— Турном! — позвал Висмаан. — У нас гостья, Турном.
Тесме старалась успокоиться. Лишь теперь поняла, что пришла взглянуть на чаурога потому, что больше не хотела жить одна, потому что где-то в глубине души таилась полуосознанная мысль помочь устроить ферму и разделить жизнь так же, как делила постель, связать себя с ним по-настоящему. В какие-то мгновения даже позволяла себе помечтать, как они будут где-нибудь на празднике или в Дэлорне, на встрече с его соплеменниками. Все это глупо, она понимала, но с упорным безумием верила в такую возможность до тех пор, пока он не сказал про свою подругу, Теперь Тесме с трудом заставляла себя держаться спокойно и приветливо.
Из дома вышел чаурог, почти такой же высокий, как Висмаан. с такими же блестящими чешуйками и змеящимися волосами. Между ними было только одно различие, но существенное: второго чаурога украшали свисающие цилиндрические груди, с десяток или больше, каждая с темно-зеленым соском.
Тесме вздрогнула. Висмаан говорил ей, что чауроги млекопитающие, и доказательство этого сейчас невозможно опровергнуть, хотя, на ее взгляд, груди не столько подчеркивали принадлежность к млекопитающим, сколько, наоборот, наводили на мысль о таинственном и непостижимом гибриде. С глубокой неловкостью смотрела Тесме то на одного, то на другого чужака.
— Это та женщина, о которой рассказывал я тебе, — сказал Висмаан. — Она нашла меня, когда я сломал ногу, Тесме, это моя подруга Турном.
— Добро пожаловать, — торжественно объявила женщина-чаурог.
Тесме пробормотала что-то о работе, которой им еще предстоит заняться на ферме. Хотелось только одного — бежать. Но возможности такой не было: она ведь зашла навестить соседей по джунглям, и те желали показать все подробно.
Висмаан пригласил ее в дом. А что дальше? Чашка чаю, стакан вина, немного токки и жареный минтанс? Вряд ли внутри хижины есть что-нибудь, кроме стола, самой необходимой посуды.
Войдя, Тесме поняла, что не ошиблась, только, вдобавок ко всему предвиденному, в дальнем углу на трехногом табурете стоял плетеный ящик с высокими стенками. Заметив его, Тесме тут же отвела взгляд, машинально подумав почему-то, что не стоит особо любопытствовать. Но Висмаан взял ее под локоть:
— Подойди. Взгляни.
Она шагнула вперед.
Это был инкубатор. В гнездышках из мха лежало девять или десять кожистых круглых яиц, ярко-зеленых, с большими овальными пятнами.
— Наш первенец появится меньше, чем через месяц, — похвалился Висмаан.
У Тесме закружилась голова. Именно это откровение подлинной чуждости иномирян ошеломило ее, как ничто другое: ни холодный взгляд немигающих глаз, ни змеящиеся волосы, ни прикосновение чешуи к ее обнаженным бедрам, ни внезапное поражающее проникновение его члена в ее лоно. Яйца! Детеныши!
А у Турном уже копится молоко, чтоб вскармливать. Тесме как наяву увидела маленьких ящериц, вцепившихся в бесчисленные груди, и ужас захлестнул ее. Один миг стояла она, оцепенев, даже не дыша, и вдруг ринулась из дома, бросилась вниз по холму через дренажные канавы, маленькое поле, поздно осознав, что оно засеяно, — в джунгли.
Тесме не знала, сколько прошло времени, пока Висмаан появился у ее двери. Время тянулось расплывчатым потоком еды, сна и слез; возможно, миновал день или два, неделя, а потом появился он, заполнив головой и плечами вход в хижину, и позвал ее по имени.
— Чего ты хочешь? — спросила она, не двигаясь.
— Поговорить, сказать тебе кое-что. Почему ты сбежала так внезапно?
— Разве дело в этом?
Он склонился к ней. Рука его легонько опустилась на ее плечо:
— Тесме, я в долгу перед тобой.
— За что?
— Когда я ушел отсюда, не поблагодарил тебя за все, что ты для меня сделала. Мы с Турном долго обсуждали, из-за чего ты убежала, она утверждает, что ты рассержена. Но я не понимал, почему. Мы перебрали все возможные причины, и лишь в конце она спросила, поблагодарил ли я тебя за помощь. Но я не знал, что это нужно. И я пошел к тебе. Прости мою грубость, Тесме, мое неведение.
— Хорошо, я тебя простила, — сказала она приглушенно. — Теперь ты уйдешь?
— Посмотри на меня, Тесме.
— Лучше не буду.
— Пожалуйста. — Он потянул ее за плечо.
Она угрюмо обернулась.
— У тебя влажные глаза, — сказал он.
— Иногда они меня не слушаются.
— Ты все еще сердишься? Почему? Прошу понять, что я не невежлив. Чауроги не выражают благодарность так, как люди. Но позволь мне это сделать. Я знаю, что ты спасла мне жизнь. Ты очень добрая. Я всегда буду помнить, что ты сделала для меня, пока я был беспомощен. Плохо, что я не сказал тебе этого раньше.
— И плохо, что я тебя выгнала, — пробормотала она низким голосом. — Только не проси объяснить, почему так сделала. Все очень запутанно. Прощу тебе то, что не поблагодарил, если простишь, что я прогнала.
— Мне не за что тебя прощать. Моя нога зажила, и настало время, как ты и подсказала, и я пошел своей дорогой. Я нашел землю для фермы.
— И это было совсем не трудно, верно?
— Да, конечно.
Она встала к нему лицом.
— Висмаан, почему ты занимался со мной сексом?
— Потому что ты, кажется, хотела этого.
— И только?
— Ты была несчастлива и не могла уснуть в одиночестве. Я надеялся, что это успокоит тебя, и пытался по-дружески помочь из сострадания.
— Ах, вот как…
— Я верил, что доставляю тебе удовольствие.
— Да. Да. Это доставляло мне удовольствие. Но ведь ты не отел меня?
Его язык замелькал так быстро, что она решила, будто это соответствует человеческому удивлению.
Нет, — ответил он. — Ты — человек. Как же я могу испытывать влечение к человеку? Мы разные, Тесме. На Маджипуре нас зовут чужаками, но для меня чужак ты, разве не так?
— Я полагаю, так.
— Но я хотел помочь тебе. Я желал тебе счастья. В этом смысле я желал тебя. Понимаешь? И я навсегда останусь твоим другом. Я надеюсь, ты навестишь нас и разделишь щедрые дары нашей фермы?
— Я… да, да, я приду…
— Хорошо. Тогда я пойду, но сначала…
Тяжеловесно, с достоинством он притянул ее к себе и обнял могучими руками. И вновь она ощутила гладкую жесткость его чешуйчатой кожи, вновь небольшой алый язык метался по ее векам, целуя. Висмаан обнимал ее долго. Потом отпустил и сказал:
— Я не могу забыть тебя, Тесме.
— И я.
Она стояла в дверях, наблюдая, как он исчезает у пруда. Ощущение легкости, мира и тепла пронизало ее душу. Она сомневалась, что когда-либо решится навестить Висмаана, Турном и их вылупившихся ящериц, но все было правильно. Висмаан понял. Тесме начала собирать свое имущество и укладывать в мешок.
Была еще только середина утра, и можно спокойно идти в Нарабал.
Она добралась до города после полудня.
Прошел год с тех пор, как она покинула город, и много месяцев, когда была здесь в последний раз. Ее удивили перемены: округу заполонила гудящая суета, повсюду росли новые здания, в Проливе стояли корабли, улицы шумели. Нарабал, казалось, захвачен чужаками: множество чаурогов, хьертов, сотни гигантских четырехруких скандаров, целая круговерть странных существ, занятых своими делами. Тесме с трудом добралась до дома матери, где застала обеих сестер и брата Далкана. Они глазели на нее с изумлением, чуть ли не со страхом.
— Я вернулась, — сказала Тесме. — Я знаю, что выгляжу, как дикий зверь, нужно привести в порядок волосы, надеть новую тунику и снова стану человеком.
Она переехала жить к Раскелорну Ювалу спустя несколько дней, а в конце года они поженились. Иногда она думала признаться ему в том, что произошло между нею и чаурогом, но не решалась, и постепенно случившееся стало забываться, стало казаться не столь уж важным, как и то, откроется она мужу или нет. Она призналась, наконец, десять или двенадцать лет спустя, во время обеда в одном из новых ресторанов в квартале чаурогов в Нарабале за жарким из билантона; много выпила, слишком много золотистого вина, слишком сильно навалились старые воспоминания. В конце своей исповеди Тесме спросила:
— Ты хоть что-нибудь подозревал?
И он ответил:
— Я понял это сразу, едва увидел тебя с ним на улице. Но какое это имеет значение?
Два
Время огня
Несколько недель после поразительного опыта Хиссун не осмеливался возвращаться к Счетчику Душ. Нужно было время, чтобы все переварить, впитать в себя. За какой-то час в маленькой комнатке он прожил несколько месяцев жизнью женщины, оставившей зарубку на сердце. Странные новые образы возникали теперь в сознании.
Во-первых, джунгли; Хиссун не знал ничего, кроме заботливо управляемого ровного климата подземного Лабиринта; если вычеркнуть время, когда он ездил в Замок Горы, чей климат был вполне идентичен Лабиринту. Поэтому так поразили сырость, густая листва, дожди, птичьи трели и гудение насекомых, ощущение влажной грязи под ногами.
