большей части волнение от встречи с местами еврейского прошлого не включало в себя желание владеть этими территориями. На самом деле некоторые чувствовали, что старый Израиль потерялся на новых просторах. «Мы утратили нашу маленькую страну», которая «хороша и прекрасна… у меня практически нет эмоциональной связи с теми обширными областями, которые мы занимаем сегодня»[200], – сказал один из собеседников.
Чувство, что новые территории – чужие, обострилось, когда солдаты столкнулись с арабским населением. В конце Дня независимости 1967 года, выпавшего на 15 мая, певица Шули Натан впервые исполнила «Jerusalem of Gold» («Золотой Иерусалим») Наоми Шемер. В тот вечер песня была исполнена по поручению мэра Иерусалима Тедди Коллека для праздника песни Израиля. В период ожидания, а тем более в течение шести дней войны песня стала национальным гимном, который пели солдаты у Стены Плача и повсюду, когда было объявлено о завоевании Иерусалима. В ней Шемер писала об Иерусалиме с сухими колодцами и пустым рынком, ссылаясь на молитвы и народные предания, описывающие Землю Израиля в целом и Иерусалим как очаровательную невесту, в запустении ожидающую своего жениха – еврейский народ, – который придет и выкупит ее. Данное мифическое описание не оставляло места для реальности, что было очевидно любому, кто смотрел в бинокль с Запада на Восточный Иерусалим в течение 19 лет, предшествовавших Шестидневной войне. Амос Оз, уроженец Иерусалима, описал свою новую встречу с городом:
Это нельзя выразить словами. Я снова говорю, что любил Иерусалим полностью, но что это значит? Это похоже на любовную интригу, противоречивую, извилистую; она моя и все же чужая для меня, побежденная, но враждебная, преданная, но недоступная[201]…
Но город населен. Люди живут на его улицах, и они чужие, я не понимаю их языка, они там – в своих домах, – а я чужой, пришедший извне… И их глаза сжигают меня, желают мне смерти. Проклятый чужак…
Всей душой я желал почувствовать себя в Иерусалиме человеком, вернувшим себе наследие предков, отобравшим его у врагов. Библия ожила для меня: Пророки, Цари, Храмовая гора, Гробница Авессалома, Елеонская гора… Я хотел быть частью всего этого, я хотел принадлежать ему.
Как если бы он был не для людей. Я видел вражду и бунтарство, подхалимство, изумление, страх, оскорбление и обман. Я прошел по улицам Восточного Иерусалима, как человек, ворвавшийся в некое запретное место. Мою душу охватило уныние.
Город моего рождения. Город моей мечты. Город моих предков и чаяний моего народа. И я был приговорен к тому, чтобы идти по его улицам с автоматом, как один из персонажей из моих детских кошмаров. Быть чужим в очень странном городе[202].
Один разговор, состоявшийся в иешиве Merkaz Harav, возглавляемой раввином Цви Иегудой Куком, духовным учителем и наставником национально-религиозной молодежи, не был включен в «Седьмой день». Редактор Авраам Шапира позже объяснил, что посчитал отдельные высказывания настолько шокирующими, что решил опубликовать стенограмму отдельно в Shdemot. Некоторые участники этого разговора выразили уверенность в том, что дни прихода Машиаха (Мессии) близки – событие, которое позже будет определено как «рассвет возрождения». Они признались, что накануне войны никто из них не ожидал столь ошеломляющих результатов и не надеялся на завоевание Иерусалима и других частей Земли Израиля. Но теперь они увидели в случившемся десницу Божию и постепенное раскрытие божественного плана. «Я чувствую грядущие перемены, в воздухе витает напряжение. Я чувствую, что произойдет что-то ведущее к чему-то великому»[203], – сказал Дов Бигун. В отличие от сочувствия респондентов «Седьмого дня» к колоннам отступающих египетских солдат, эта группа думала, по словам одного из них, что когда кто-либо пытался убить еврейский народ, то для нее «мицва – убить его и разогнать все колонны в Синайской пустыне, а бегущих – убить, прежде чем они достигнут [Суэцкого] канала»[204]. Говорившего спросили о заповеди иудаизма любить ближнего, он ответил, что те, кто убегает сегодня, вернутся, чтобы сражаться завтра, и поэтому их следует убить. В столкновениях между народами не было места состраданию. Эти солдаты проявляли ненависть к арабам и полное безразличие к их тяжелому положению и отвергали веру в существование точек соприкосновения между евреями и неевреями. Они стали ядром группы, которая семь лет спустя основала движение Gush Emunim (Блок верующих).
Раввин Йоэль Бин-Нун, основатель иешивы Har Etzion в Алон-Швуте, впоследствии объяснил идеологическое различие, выявленное таким образом между взглядами респондентов «Седьмого дня» и религиозных сионистов, как одну из сторон концепции «человек против земли». Одни отдавали приоритет человеческим ценностям, а другие – ценности земли. И те и другие принадлежали к идеалистическому меньшинству в Израиле, руководящей элите, представлявшей поколение государства. Здесь впервые был обнаружен раскол внутри этой группы, который в будущем разорвет социальную и политическую ткань Израиля.
Ученики иешивы Merkaz Harav были не единственными, кого поразила «вспышка света» (выражение, используемое Хананом Поратом, лидером Gush Emunim). После войны, в сентябре 1967 года, в манифесте, опубликованном Движением за Великий Израиль, провозглашалось, что «нам» не разрешалось отказываться от какой-либо части Великой Земли Израиля: «Мы связаны верностью целостности нашей страны… и ни одно правительство в Израиле не имеет права отказаться от этой целостности»[205]. Манифест был подписан некоторыми ведущими интеллектуалами страны, включая Ури Цви Гринберга, Ш. Й. Агнона, Натана Альтермана, Хаима Гури и многих других. Среди них не было ни одного представителя поколения становления государства. Большинство подписавших были из рабочего течения – не только из Hakibbutz Hameuhad и его сторонников, но и из основного состава Mapai, а также новый приверженец Великого Израиля и бывший член Hashomer Hatzaʻir писатель Моше Шамир. Инициативу возглавил Натан Альтерман, ведущий поэт ишува и государства, который в своих политических стихах выразил исторический путь Израиля. В 1950-х годах, как мы видели, он боролся против «военного положения для арабов» и отличался моральным подходом к политике. Он был сторонником Бен-Гуриона, которому остался верным во время раскола Mapai. Теперь Альтерман пошел другим путем, наперекор позиции руководителя и наставника, который не видел возможности еврейского государства в Земле Израиля, кроме как на одной части этой разделенной территории.
Похоже, что молодые люди, достигшие совершеннолетия после основания государства, были менее затронуты ликованием, вызванным войной, чем старшее поколение, которое после 19 лет существования государства все еще сохраняло концепцию Великого Израиля. Но это не относилось к религиозно-сионистской молодежи, теперь увлекшейся мессианством. Отвергая представление о том, что сионизм был политическим движением с ясными и рациональными целями, они представляли его как первый этап на пути
