страны и поставило под угрозу характер государства как еврейского образования. Эти опасения были очевидны с первого дня оккупации. Бен-Гурион открыто говорил о возвращении всех оккупированных территорий, кроме Иерусалима, в обмен на мир. Профессор Йешаяху Лейбович пошел еще дальше, потребовав полного, одностороннего ухода Израиля, даже без мирного соглашения, из-за морального разложения, которое принесла с собой оккупация. Появление тысяч арабских рабочих по всему Израилю вызвало сопротивление групп, которые в период ишува придерживались идеологии «еврейского труда». Тем не менее вера в то, что в еврейском государстве евреи должны составлять все социальные слои, была подорвана, и сформировалась реальность, напоминающая социально-экономическое расслоение в колониальных обществах, в которых большинство сельскохозяйственных и строительных рабочих составляли арабы.
Всеобщая эйфория, последовавшая за победой, в основном проявлялась двумя способами: либо громким, высокомерным и покровительственным, либо – сдержанным. Это отразилось в победных альбомах, изданных после войны, в которых прославляли Армию обороны Израиля и ее командиров, превращая их в знаменитостей и любимцев СМИ. В ряде книг, изданных после войны, рассказывалось о героических действиях различных частей и солдат. Среди них наиболее примечательной была The Tanks of Tammuz («Танки Таммуза») Шабтая Тевета. В ней прославлялись войска «Стальной дивизии» – танковой дивизии под командованием генерал-майора Исраэля Таля, в особенности бригады под командованием полковника Шмуэля Гонена. Книга превозносила героизм солдат и офицеров бригады, многим из которых предстояло оставить свой след в будущих войнах, и стала чрезвычайно популярной. Она завоевала сердца израильской общественности, жаждущей образцовых фигур недавней войны, героев «поколения государства», которые сменили героев предыдущих поколений.
Победные альбомы вовсю эксплуатировали популярность ЦАХАЛа и ее командиров, в безудержном триумфе не скупясь на выражения о превосходстве ЦАХАЛа, смелости его командования и ничтожества арабов. Командиры перестали быть относительно анонимными, что до сих пор было характерно для оборонного ведомства, их имена сделались нарицательными. Тенденция называть этих деятелей прозвищами отражала фамильярное отношение общественности к военному руководству: Арик (Ариэль Шарон), Талик (Исраэль Таль), Городиш (Шмуэль Гонен), Дадо (Дэвид Элазар), Мота (Мордехай Гур) и т. д.
Летом 1967 года на церемонии, состоявшейся в амфитеатре кампуса на горе Скопус Еврейского университета в Иерусалиме, который в течение 19 лет был заброшен, начальнику штаба Ицхаку Рабину было присвоено звание почетного доктора. Он выступил с речью, в которой изложил совершенно иной подход к победе: избегать триумфальных демонстраций, подчеркивая высокую цену войны для победителей и страдания побежденных и приписывая триумф всей армии, превознося при этом духовные и моральные ценности. Этот духовный настрой стал также очевиден в символической книге того времени Siah Lohamim («Сиа Лохамим», солдатское сленговое выражение, английское название книги – «Седьмой день»), которая позиционировалась как выражение скрытых чувств в израильском обществе. Солдаты вернулись домой с войны в глубоком молчании и горе, и кибуцное движение решило провести серию интервью со своими сыновьями, отягощенными горьким опытом. Движение понесло много жертв; примерно четверть всех погибших составили члены кибуцев, что в пять раз превышало их долю в населении. Целью интервью было побудить солдат избавиться от болезненных воспоминаний. Инициатива исходила от редакции Shdemot, литературного журнала движения кибуцев, который с начала 1960-х годов стремился наполнить кибуцы еврейскими традициями и еврейской литературой. Среди интервьюеров и респондентов были Амос Оз, Муки Цур, Абба Ковнер и редактор книги Авраам Шапира. «Седьмой день» появился в октябре 1967 года как внутреннее издание движения кибуцев. Однако разговоры об этом распространились, и возрос спрос на копии книги. Вскоре она была опубликована для широкой публики и стала частью израильского канона.
«Седьмой день» стал выражением «второстепенного» голоса в израильском обществе, ценностей поколения, которое не участвовало в Войне за независимость, но выросло после нее в «малом Израиле», страшась уничтожения и опасаясь войны. Молодежь, сражавшаяся в Войне за независимость, не боялась поражения в войне и того, какие последствия оно может повлечь за собой. Но стало очевидно, что сознание Холокоста проникло и в психику подрастающего поколения. Их понимание того, что еврейский народ пережил в Европе во время Второй мировой войны, привело к двум выводам: что арабские угрозы сбросить евреев в море были реальны и что их долгом было защитить нацию, предотвратить повторение массового истребления и унижения человеческого достоинства еврейского народа. «Все мы согласны с тем, что и наш боевой дух, и наша сила в этой войне проистекают из определенного осознания, что арабы настроены на войну на уничтожение»[198], – говорил Ярив Бен-Аарон. За несколько лет до войны Офер Фенигер писал своей девушке:
Я нахожусь на вечере памяти жертв Холокоста, глядя в глаза оставшимся в живых, сидящим рядом со мной, все их существо выражает беспомощность и безнадежность… И из этого ужаса и беспомощности я чувствую, что во мне возникает огромная воля быть сильным, сильным до боли, сильным и острым как нож, сдержанным, внушающим ужас, опасным. Это то, кем я хочу быть! Я хочу знать, что эти пустые глаза никогда больше не будут смотреть из-за колючей проволоки! Только если я буду сильным, это их больше не коснется! Только если мы все сильны; сильные, гордые евреи! Только так мы больше никогда не позволим вести себя на бойню[199].
Фенигер погиб в десантном бою за Иерусалим.
Ощущение, что они борются за свой дом, свою семью и весь народ, было источником силы и готовности к самопожертвованию. В то же время память о Холокосте сделала их чувствительными к трагедии другой стороны. Столкновения с бегущими вражескими войсками вызывали не опьянение победой, а жалость к несчастным людям, отправленным на убой и, скорее всего, имевшим семьи, ожидавшие их возвращения. Вид арабских беженцев, женщин и детей, нагруженных вещами и ищущими спасения, вызывал у них ассоциации с еврейскими беженцами, тщетно ищущими убежища во время мировой войны. Парадоксально, но те же ценности и ассоциации, которые наделяли этих солдат духовной стойкостью в битвах, также делали их чувствительными к боли врага. Они не испытывали ненависти к арабам; они могли испытывать ненависть к немцам, но не к врагу, с которым сражались.
Встреча с Великим Израилем вызвала у этих солдат противоречивые ощущения. Библейские места, особенно Иерусалим, Храмовая гора и Стена Плача, пробудили у них, воспитанных на Библии как центральном культурном коде, глубокие чувства, само существование этих мест потрясало. Их воодушевляло соприкосновение со страницами еврейской истории, связь с мифическим и историческим прошлым. Некоторые члены Hakibbutz Hameuhad (которая до 1948 года поддерживала идею Великого Израиля) выразили надежду, что незавершенная миссия 1948 года теперь будет доведена до конца. Но таких было меньшинство. По
