временем опускается на корточки, опираясь рукой о землю, спина ее трясется, я присаживаюсь рядом и приобнимаю ее одной рукой. Собака утыкается носом мне в подмышку, и я кладу вторую руку на ее косматую голову.
– Восточный Сильвберг – это разве… Хорошо, то есть это не рядом с Хедемурой? Но как же он… А машину они видели, это белая «Тойота»?
Разговор продолжается еще несколько минут, и мама просит меня записать номер телефона и имя, Клас Каль что-то там, а потом, всхлипывая, долго благодарит его и отключается, но продолжает плакать, уткнувшись мне в шею, потому что Зак в безопасности, его видели в лесу в часе езды в южном направлении, в местечке под названием Восточный Сильвберг – красивое название. Несколько пенсионеров рисовали на природе у заброшенной шахты, там они его и видели, а может, у парковки, где его высадили из какой-то машины, до конца неясно, во всяком случае, вроде бы там есть какой-то мальчик, похожий по описанию на Зака, если получится, созвонимся завтра – телефонная связь барахлит.
– Теперь нам остается только держать кулаки, – всхлипывая, говорит мама, – можем лишь надеяться, что все так и есть, представь, вдруг это действительно он, ему всегда так нравились шахты.
– А человек, который тебе звонил, он с Заком разговаривал, да?
– Нет, не совсем, но он разговаривал со своей мамой, которая там занималась живописью, и она думает, что видела мальчика.
– Откуда у него твой номер?
Она утирает с лица слезы и сопли.
– Наверное, увидел мое объявление о розыске в «Фейсбуке».
Я ненадолго задумываюсь:
– А те, которые были в машине, почему они поехали в лес и оставили его там?
– Ну, заблудились, наверное, на проселочных дорогах черт знает что сейчас, тот мужчина, который звонил, сказал, там почти нереально проехать, если у тебя не джип.
– При этом у людей, которые забрали Зака, была обычная машина?
Глаза у мамы грустнеют:
– Вилья, это все, что у нас сейчас есть. Единственная наша зацепка. Почему ты лишаешь меня хотя бы надежды?
Собака трется о мою ногу.
– Мне… просто интересно стало.
Грусть в маминых глазах сменяется суровостью:
– И мне, и твоему папе было бы гораздо проще искать Зака, если бы ты не исчезла сегодня таким образом. Поэтому было бы мило с твоей стороны попытаться хоть немного помочь, вместо того чтобы выказывать свое упрямство.
Стыд жжет мне щеки, я киваю и проваливаюсь в ее объятия, мы шепчем друг другу, что все будет хорошо, мы позвоним завтра, и я надеюсь испытать хоть какое-то облегчение, поверить, что мама держит все под контролем, почувствовать то, что должна бы сейчас чувствовать.
По грунтовой дороге медленным шагом идет пожилая пара, они мило переговариваются и пьют кофе из стаканчиков, я решаю, что это, может быть, и есть владельцы собаки, но псина лежит как лежала на земле у нашего столика.
– Там кофе дают, – говорю я, стараясь придать бодрости голосу. – И очереди, похоже, никакой. Принести тебе?
– Кофе? – Мама трет и без того красные глаза и смотрит на меня с недоумением: – Откуда ты знаешь?
Я указываю на пожилую пару:
– Так ведь они кофе пьют.
– Но это вполне может быть их собственный?
– У них стаканчики одинаковые, такие навынос дают, только эти еще дешевле. Как на заправках. Был бы их, пили бы из походных кружек или из чего-то такого. Да и кто вообще ходит с кофе по улице? Так бывает, только если его раздавали и ты взял себе стаканчик.
Мама морщит лоб:
– А то, что ты про очередь сказала?
Я задумываюсь:
– Это скорее потому, что… вид у них такой довольный. Если бы им пришлось отстоять длинную очередь, были бы сердитые. А при взгляде на них можно подумать, что они просто подошли и сразу налили себе кофе. Да и на дороге, кроме них, никого, иначе с той стороны шли бы еще люди.
Она еле заметно улыбается, господи, как же приятно, когда она хоть немножко радуется.
– А тебе отсюда не видно, нет ли у них там свежих круассанов?
Я улыбаюсь ей в ответ:
– Не, вряд ли, а вот рулетики с шоколадной начинкой, скорее всего, есть.
– Ну что ж. Тогда поторопись.
Она треплет меня по волосам и опять смотрит в телефон, теперь она изучает новости о поездах, идущих в Стокгольм, и улыбка исчезает с ее лица, я едва не спрашиваю, не хочет ли она латте на овсяном или соевом молоке, но ощущение радости уже испарилось, так что я просто ухожу в ту сторону, откуда появились старики с кофе; слыша за собой тихий топоток и сопение, я думаю: «Аякс, я назову тебя Аякс».
* * *
Перед деревянным столом с термосами никакой очереди, там стоят волонтеры и разливают кофе по стаканчикам, и, кстати, помимо обычного молока здесь и правда есть овсяное, тут же лежит коробочка с кусковым сахаром. По сторонам от меня вдоль рядов домиков для кемпинга ширится и растет лагерь беженцев: большие зеленые военные палатки встали ровным строем, там и тут между ними видны синие, оранжевые и красные палатки поменьше, те, что у людей были при себе на отдыхе, или те, что пожертвовало беженцам местное население.
Я набиваю полный карман рафинада и нацеживаю два стаканчика кофе – сама я его не пью, но сейчас, похоже, самый подходящий случай начать, едва я разворачиваюсь, чтобы пойти обратно, как до меня доносятся крики. Кричат в одном из домиков, красном строении, чуть выделяющемся размерами; я останавливаюсь, Аякс, порыкивая, крутится у моих ног. Кричит ребенок, но это не похоже на обычный вечерний писк младенца, это мощный пронзительный ор, полный паники и смятения, на какое-то мгновение перед моими глазами на миг возникает образ Бекки, но это не она, конечно, как такое возможно, я делаю несколько шагов в направлении дома, в этот момент оттуда выходит пара с орущим младенцем. Они того же возраста, что мама с папой, мужчина худой и высокий, на нем застиранная футболка цветов американского флага с изображением одного древнего рок-музыканта, рука у мужчины перевязана, женщина еле бредет с окаменевшим, ничего не выражающим лицом, как будто в ней что-то оборвалось.
По бокам от них на лестнице стоят два волонтера, мужчина и женщина в желтых жилетах, они говорят им что-то с добросовестно отработанной эмпатией, но при этом с безличной интонацией, какую взрослые используют, когда ничем не могут помочь, такая была у тетеньки из больницы: С-Л-Р-не-де-ла-ем; интересно, что это значило на самом деле. Я подбираюсь поближе, мужчина: «Единственным
