А друзья улыбались, рассказывали новые анекдоты и под дружный раскатистый смех трепали за плечо.
— А с тебя причитается, — вдруг сказал вечно сияющий, неунывающий тезка Владимира и достал из спортивной сумки фирменную кассету, — что ты и просил, «Юнона»…
— Спасибо, братья, спасибо, тезка. Насколько велики мои познания в мифологии, Юнона — римское имя царицы богов Геры, супруги Зевса, в римской мифологии — Юпитера. Ежегодным омовением я Канафосском ключе в Аргалидс богиня возвращала свою девственность.
— Ладно, Володька, развел тут философию. Заводи свой «трактор».
— Извините, ребята, но мне сейчас некогда. Соберемся завтра, а?..
— Нет, у тебя явно что–то случилось, — не угомонялся тезка.
— Что ты? Все нормально.
— Тогда пойдем дальше, гонят так гонят. Но если что нужно, кулаками там подсобить, или еще что, не стесняйся.
Было муторно на душе, тоскливо, и оттого, что не мог сказать им о Лехе, и оттого, что понимал неуместность своего равнодушия к гостям, а тезка смотрел на него с сочувственно–скорбным укором, заглушая прорывающуюся обиду, и медлил с уходом, словно хотел убедиться, точнее уверить себя в том, что Яковлев изменился.
«Почему он так смотрит на меня? Осуждает что ли? — думал Яковлев. — Откуда ему знать, что мы с Лехой расходимся, как корабль от причала. И я ему лгу, потому что жалею Леху и потому, что сказать напрямик об этом просто невозможно», — и тягостно вспомнив о Лехе, который проспавшись, сейчас, вероятно, с тупой головной болью, голодный бестолково шатается где–нибудь по улицам, чувствуя, что противоречит себе, подхваченный неведомой силой, нажал клавишу магнитофона, и когда из колонки в углу комнаты вылетел вопль, и поплыл, надрываясь, хард–рок, чувствуя испарину на лбу, Яковлев сказал:
— Дела отменяются!
И тут сквозь звуки металлической музыки до него нечетко долетела прерывистая трель неурочного звонка и, уловив участившееся биение сердца, подумал: «Кто бы это?»
— Ты нас помнишь, надеемся?! — встретил его угрожающий вопрос в передней, когда приоткрыл дверь. Это были очередные гости, с «волчьими глазами», опять двое. — Какие еще наркотики у тебя? Гони аптечку! — И видя, что Яковлев не реагирует, и глаза его, расширенные, удивленные растерянно блуждают по их лицам, нагло полезли в квартиру.
— Пошли вон! — не сдерживаясь, закричал Володька и ногой подпер дверь.
— Кто там? — раздалось из комнаты.
Голоса отрезвили наглецов, они отступили:
— Мы еще поговорим.
Отношения между Володькой и Лехой стали холодными, правда, одно время они еще виделись и то, только ради Оксаны. Дня через три после того скверного вечера в баре, в воскресенье, Яковлев уговорил Куницына сходить к ней и отдать долг. И после того, как открылась дверь и даже не дверь, а словно крышка сказочного ларца, и Оксана, чуть пахнущая душистой пудрой и сладкими духами, в легком халатике с желтыми ромашками, с разлетевшимися, еще неприбранными по утру волосами, с зардевшимися пухлыми и бархатистыми щеками, показавшимися Володьке очень милыми, и синевато–ясными глазами, смущаясь, пригласила в комнату, и после того, как Лехой была произнесена пространная в добрых интонациях, но весьма сумбурная речь, и после ее нежного голоса, грудного, поющего, который, мнилось, обласкал теплой волной, Яковлеву почудилось, что он как будто и раньше знал эту девушку, бывал н этой просторной, светлой комнате с фортепиано, плюшевым медведем, диваном, полкой для книг и фотообоями, изображавшими райский уголок природы, и в душе от нахлынувшего представления возникло удивительно сильное желание; пусть все это — и неподдельная радость, и встреча, и восторг, и снисходительный ее тон, и голос нерешительного Лехи — никогда не прервется, пусть повторится тот вечер знакомства и тот конфуз, если не удастся отыскать предлог, чтобы побывать здесь снова. Он чувствовал, что что–то новое, прекрасное, безумно волнующее, но прежде неизведанное и томительное захватывает его целиком, поглощает и увлекает стремительно в мир, непостижимо связанный с величавой рекой, с облитым июньским солнцем в пышной зелени пологими берегами, с шалашом, слепленным на скорую руку из молодой поросли и около него мерцающим в вечерние часы крохотным костром, где провел, когда–то запоминающийся месяц.
«Почему в тот зимний день я вспомнил лето?» — думал потом Володька. — Видимо, причиной всему Оксана, к которой я остался неравнодушен, также, как Леха. Но время шуток прошло, поделить ее мы вряд ли сумеем; а раздоры продолжаются. Что же делать? Ни встречаться? Или бросить Леху? Нет, право, лучше первое, потому что друг, какой бы он ни был, всегда друг, а бросить его — значит, предать».
И вот после этого заключения минула неделя; на подоконнике тоненько зазвенела весенняя капель, в парках и скверах оседал, обнажая черную, устланную прошлогодней листвой землю, ноздреватый снег.
Весна, любимое время года для Яковлева, не предвещала ничего хорошего матери. Володька часто видел, как мучается она с больным сердцем в душную погоду, поэтому летом ему приходилось составлять ей компанию в путешествии на север страны я излюбленные места — леса Карелии. Володька больше всего боялся ее приступов, и когда беда снова внезапно настигла мать (бледнея она медленно опустилась в кресло, попросила воды), и когда отец ринулся к шкафу за чемоданчиком с лекарствами и потом, перебирая дрожащими, ватными руками его содержимое, нервничал, искал, но не находил и все спрашивал неустойчивым, убивающим голосом: «Их здесь нет, где еще посмотреть?» — Володьку пронзила ужасающая догадка, что таблетки забрали те двое, с «волчьими глазами», и когда приехала скорая, и маму унесли, Володька чуть не плакал от сознания своей вины перед ней.
Куницына он нашел на следующий день.
— Какие лекарства унесли тогда эти подонки? Отвечай!
— Ну, Володя, не кипятись, — как всегда Леха не отпирался, говорил спокойно и уверенно. — Я знаю, что тебе не хватит денег для их приобретения, если ты и продашь свои диски. Их негде купить. На-а, держи, — он порылся в карманах брюк и вытащил смятую пригоршню рублевок.
— Так ты все знал и молчал?! — Володька с ненавистью посмотрел на протянутые деньги. — И ты на это хотел купить?.. Он не договорил, какой–то удушливый обруч вплотную подступивший к горлу сжал его.
— Ну, Володь. Да, не дуйся ты, это было так давно.
— Да, это было давно, зато потом я тебя видел не часто, — Владимир представил те немногие дни, что провел с Лехой.
— К чему ты это, Володь?
— А к тому, Леха, что ты дерьмо! Общался с подонками и сейчас вместе с ними. Все!
Плюнув в негодовании, Яковлев развернулся и, не прощаясь, поскрипывая зубами, покусывая губу, медленно пошел прочь. Он шел, не замечая прохожих; его задевали, толкали, говорили что–то резкoe, но не вполне доходящее до его сознания, и среди беспорядочных обрывков мыслей настойчиво напоминало лишь то, что Леха с ними. В ботинках громко хлюпала вода, а он не глядел под ноги, шлепал напрямик, по лужам, а дома понял, почему ругались встречные, которым не уступал дорогу. Ел через не хочу, прекращая жевать и уставившись в натюрморт на стене, ловил себя на том, что ему все равно: где Леха, с кем и что с ним, но очнувшись, …. корил себя за безучастность, которую осуждал в других, и яростно ругал одноклассников за то, что они не вмешиваются в никчемную жизнь Лехи и не вытащат из смрадного болота.
Два месяца они не виделись. Алексей не появлялся в школе, но всякий раз, когда Яковлев встречался с Оксаной, после разлада с другом он себе это позволил, краснея, отводил глаза, при ее восторженных рассказах об Алексее. Язык деревенел, чтобы сказать о нем правду, и Яковлев словно выжидал чего–то, но чего? А девушка не спрашивала, почему ребята перестали приходить вместе.
В мае в городе обосновался Чехословацкий луна-парк и Володька, выпросив у отца денег, решил пригласить Оксану немного развлечься. Теперь Владимир бывал у нее каждый день, в то время как Лешка все реже и реже.
И то, что он увидел в ее квартире, и то, как рыдала Оксана, и ее крик, осталось потом в душе незабываемым шрамом. Яковлев не узнал Оксану: лицо ее, покрытое смертельной бледностью с подтеками туши выражало ужасное потрясение, волосы разметались по содрогающимся от рыданий плечам, джинсы были испачканы уличной грязью, а слезы, крупные слезы катились из воспаленных глаз, не прекращаясь. Мама слышала ее плачь, но не успокаивала, потому что от каждого слова утешения Оксана приходила в истерику.
— Подонки! И ты, и твой друг! Ненавижу вас! — … бросила она в лицо Яковлеву и захлопнула дверь.
«Значит правда. Леха завел ее в сомнительную компанию, где было много вина и диско, и где могли подсунуть вместо сигареты с табаком папиросу, начиненную тем, отчего сразу все кружится, она, конечно, не придала значения затуманенным глазам окружающих», — и … перехватило дыхание.
