— Значит, Федди нас ещё удивит? — улыбнулась госпожа Холдсворт.
— Да, мадам, потерпите чуток.
— Долго? — спросил Гарри.
— Пару недель.
Прошла пара недель, госпожа Холдсворт бросила взгляд на календарь. Двадцать восьмое ноября было обведено в кружочек. До четвёртого четверга месяца оставалось всего два дня.
— Мэд, — позвала она попугая, — можно тебя на минуточку?
— Разумеется, — откликнулся попугай и слетел с жёрдочки. Дверца клетки была всегда нараспашку, но Федди редко выбирался наружу. Зато Мэдисон всячески стремился скрасить его одиночество, и они частенько болтали о чём-то своём на языке попугаев.
— Помнишь, мы хотели устроить праздник, Мэд? — напомнила госпожа Холдсворт, когда Мэдисон опустился на кухонный стол. — Ты хотел, чтобы он приходился на четвёртый четверг ноября. Это послезавтра.
— О, мадам, как хорошо, что вы мне об этом напомнили, — спохватился попугай. — Столько дел, всё вылетело из головы.
— Мы будем праздновать твой день рождения?
— Нет, мадам. День благодарения.
— Вроде бы это американский национальный праздник?
— Точно. В этот день американцы чтят память отцов-пилигримов. Ведь в четвёртый четверг ноября пилигримы Плимутской колонии устроили пир в честь первого урожая, собранного в Новом Свете. Мне казалось, что будет весело отметить моё возвращение домой именно в этот день.
— Ты прав, — согласилась госпожа Холдсворт. — Именно так мы и поступим.
В четверг вечером, когда ужин в честь Дня благодарения уже благоухал на плите, Мэдисон заглянул на кухню:
— Мы будем ужинать здесь, мадам?
— Но мы ведь всегда ужинаем на кухне, Мэдисон, — удивилась госпожа Холдсворт. — Ты разве не знаешь?
— Конечно знаю. Просто… я подумал, что в этот праздничный день Федди тоже должен быть с нами. Мы же не можем оставить его одного в гостиной, когда все будем на кухне.
— Хорошо, Мэд. Я поставлю поднос и для него.
Довольный Мэдисон возвратился в гостиную, где господин Холдсворт и Гарри играли в шашки.
— Как там наш ужин?
— Почти готов, сэр. И госпожа Холдсворт пригласила Федди к столу.
— Слышал, Федди? — улыбнулся Гарри. — Ты будешь ужинать вместе с нами.
— П’ошу п’ощения, я не хочу есть, — откликнулся Федди.
— Отдаю тебе должное, Мэд, — похвалил попугая папа. — Ты сотворил с этой птицей чудеса.
Мэдисон почесал голову.
— Вы ещё не знаете самого главного, — загадочно сказал он.
В этот момент госпожа Холдсворт позвала всех к столу.
— Пойдём, Федди, — сказал Гарри. — Мама приготовила столько вкуснятины.
— Возьми меня на ’уки, Га’’и, — попросил Федди. — Мне нездо’овится.
Когда вся семья устроилась за столом, господин Холдсворт налил вина себе и госпоже Холдсворт и кока-колу Гарри.
— Прошу всех поднять бокалы и выпить за чудесное возвращение Мэдисона домой, — провозгласил он.
— За Мэдисона! — закричали Гарри и госпожа Холдсворт и дружно заработали вилками. У одного Федди не было аппетита.
— Федди, — забеспокоилась госпожа Холдсворт, — почему ты ничегошеньки не ешь?
— П’ошу п’ощения.
Сладкоежкам Гарри и Мэду больше всего понравился пудинг с фигами, изюмом и жёлтым сахарным песком (по рецепту дядюшки Джорджа).
Когда все закончили трапезу и госпожа Холдсворт уже хотела идти мыть посуду, Федди, не проронивший за весь ужин ни слова, вдруг резко сел на поднос, издал глухой утробный звук и снова, пошатываясь, поднялся на ноги.
А на подносе, к великому изумлению Холдсвортов, осталось лежать маленькое, блестящее, жемчужно-белое свежеснесённое яйцо.
Гарри, папа и мама во все глаза уставились на Федди.
Потом на яйцо.
Потом на Мэдисона.
— Зовите меня Феде’ика, — попросила бывший Федди.
— Зовите меня папа, — поклонился Мэд.
Кошачья леди
Глава первая
Утром двадцать второго января 1901 года в доме у Мьюриэл Понсонби проживало шестнадцать кошек (считая котят). К вечеру того же дня народились ещё котята, доведя число до круглых двадцати.
Это событие, как водится, было занесено в большую книгу, озаглавленную «Книга дней рождения (исключительно кошек)».
Мисс Понсонби, следует пояснить, была пожилой леди, и жила она одна в просторном поместье, принадлежавшем ещё её родителям. Из-за того что она всегда ухаживала за ними, мисс Понсонби так и не вышла замуж, после же их смерти дочь дала волю своей любви к кошкам. Правда, некоторых из народившихся котят приходилось отдавать, и тем не менее поместье Понсонби — так назывался её отчий дом — всегда изобиловало этими животными.
Мисс Понсонби жила уединённо и с сельскими жителями общалась мало, разве что изредка ходила в местную лавку покупать провизию себе и кошкам. Большинство сельчан считали её безобидной и вполне милой старушкой, но находились и такие, кто называл её колдуньей. Отчасти из-за этого все до одного звали её Кошачья Леди.
На самом-то деле она была вовсе не колдунья, а просто старушка со странностями.
К примеру, она весь день разговаривала, как можно было подумать со стороны, сама с собой. Но это вовсе не было признаком безумия. Разумеется, она просто разговаривала со своими кошками, а они ей отвечали. Полковник сэр Персиваль Понсонби и его супруга всегда обращались к дочери, называя её сокращённо Мью, и этим же именем пользовались и кошки. Когда она с ними разговаривала, они отвечали: «Мью! Мью! Мью!»
Многим, доведись им это увидеть, показалась бы странной её привычка есть вместе с кошками. Длинный обеденный стол в большой комнате весь был уставлен мисками — для каждой взрослой кошки и для каждого котёнка, а Кошачья Леди сидела во главе стола и перед ней стояла её собственная миска. Она, правда, пользовалась ножом, вилкой и ложкой, а после еды обтирала губы салфеткой, тогда как остальные мыли мордочки лапами. Но изредка, чтобы кошки не считали её высокомерной, она наливала себе молоко в миску и пила прямо из неё.
По ночам она устраивалась весьма уютно, особенно зимой, ибо все те кошки, которые этого хотели (а хотелось многим), спали у неё на постели, укрывая её собой, словно тёплым шерстяным покрывалом.
При её острых чертах лица, зелёных глазах и седых волосах, зачёсанных назад (отчего обнажались несколько заострённые уши), Мьюриэл Понсонби и сама походила на гигантскую кошку, когда лежала, растянувшись на кровати, скрытая мурлыкающей толпой.
Мало кто знал о её привычках за обеденным столом, так как прислугу она не держала, и только доктор, вызываемый в редких случаях, когда ей нездоровилось, видел одеяло из кошек. И ни один человек не знал о главной её странности: мисс Понсонби свято верила в переселение душ.
Её отец, полковник, когда-то служивший в Индии, будучи простым служакой, считал идею переселения душ чистым вздором и своими мыслями делился с дочкой, когда та была ещё маленькой. Но с годами Мьюриэл стала подобно индусам верить, что после смерти человек рождается заново, переселяясь в другое живое существо, причём не обязательно в человеческое. Она была уверена, что некоторые кошки из её окружения когда-то были людьми, которых она знала. Среди них, без сомнения, был Персиваль, её покойный отец (точно такие же усы), Флоренс (её покойная мать), Руперт и Мадлен (её кузены), Уолтер и Беатрис (её дядя и тётка). А также недавно умершие школьные подруги, Этель Симмонс, Маргарет Мэйтланд и Эдит Уилсон (две полосатые и одна чёрная кошечки), возродившиеся в кошачьем облике.
С этими-то девятью кошками главным образом и разговаривала Мьюриэл Понсонби, а они отвечали ей, издавая разные кошачьи звуки — мяукали и мурлыкали. Все с большим удовольствием жили в комфорте поместья Понсонби на попечении человеческого существа, которое знали и любили в своей прежней жизни.
Персиваль и Флоренс, разумеется, особенно радовались тому, как удачно сложилась жизнь у их единственной дочери.
— Как нам повезло, моя дорогая, — сказал как-то полковник своей жене, — что мы на старости лет оказались под присмотром Мьюриэл.
— На старости лет? — переспросила Флоренс. — По-моему, ты забываешь, Персиваль, что мы переселились в новые тела, которые сравнительно молоды.
— Да, конечно, ты права, дорогая Флоренс. У нас впереди наша новая жизнь.
— А может быть, и другие жизни, — заметила Флоренс.
— Что ты имеешь в виду?
Флоренс потёрлась о роскошные усы мужа.
— У нас могут родиться дети, — ответила она.
Разумеется, не все котята, родившиеся в поместье Понсонби, были результатом перевоплощения людских существ. Большинство были обыкновенные котята, родившиеся у обыкновенных кошек и получившие имена вроде Мурки или Пушка. Кошачья Леди распознавала их, просто поглядев им в глаза, как только они открывались, а до тех пор она никак котят не называла.
