Отныне все заботы и беспокойства шумливого бригадира сборщиков стали близки и понятны Николаю. Он волновался вместе с Совковым и Ильичевым за негодную обмазку электродов; подошел начальник цеха — пожаловался Ильичеву на большие допуски колец, и Николай нетерпеливо ждал решения Ильичева — отправлять их назад или подгонять на месте. Из всех этих больших и мелких неполадок, тревог складывалась судьба машины, а значит — и судьба регулятора. Он не заметил, как стал звеном в общей цепи. Он зависел от всех, и все от него.
Вытирая промасленные руки ветошью, они прошли в стеклянную конторку диспетчера. Присели закурить.
— Все знают, что дает лишний процент скорости, и мало кто себе представляет, чего это стоит, — задумчиво сказал Ильичев, и Николай заметил, какие у него усталые, красные от бессонницы глаза. — Когда писатель пишет книгу, он с полным правом ставит сверху свою фамилию. Следовало бы ввести такой обычай и в технике. Построили хороший дом — на нем прибить доску: «Сей дом строили архитектор такой-то, каменщик такой-то, столяр такой-то» — всех творцов, лучших творцов упомянуть. И на этой машине, — он кивнул в сторону цеха, — написать, что создали ее «литейщик Косов, профессор Синельников, бригадир Совков, инженер Корсаков, токарь Глазунов и конструктор Ильичев». Да, да, вы не смейтесь. Это уже не моя машина. Если бы все они делали только то, что имеется в чертежах и расчетах, тогда это была бы машина Ильичева, а так мне приходится потесниться. Все, что получится сверх расчетной скорости, будет принадлежать им.
— Какое вы ожидаете повышение скорости? — медленно спросил Николай.
Ильичев развел руками.
— Поверьте мне, не знаю. Что ни день — все мои расчеты рушатся. Только сяду прикидывать — сообщают какую-нибудь новость. Вот Совков свое крепление компрессора предложил, и, должен сказать, отличное крепление. Через недельку, думаю, все должно улечься, тогда назову вам новую цифру. Во всяком случае, не меньше чем плюс двадцать — двадцать пять процентов.
Николай опустил голову. «Вот оно, наконец-то, пришло!» — пронеслось у него в сознании.
Ильичев смотрел на него пристально, изучающе, как доктор на больного.
— Николаи Савельевич, а как у вас дела?
Николай пожал плечами. Он не мог ответить ничего определенного. Никто не предполагал, что от регулятора потребуются скорости большие, чем в ТТЗ. И вполне вероятно, что регулятор «захлебнется» в области высоких скоростей. Во всяком случае, по возвращении в институт Николай немедленно проверит, что можно будет выжать дополнительно…
— Да, — протянул Ильичев. — ТТЗ составляли скучные люди, люди, лишенные воображения. Слишком поздно мы спохватились. Я, признаться, надеялся, что вы подправите нас и предусмотрите запасец.
Николай встряхнул головой.
— Есть выход, Аркадий Сергеевич! — воскликнул он и, не в силах больше сдержаться, рассказал о своей идее.
— Чудесно! Чудесно! — повторял Ильичев, увлеченный его азартом.
Вдруг он отодвинулся от Николая и сказал жестким, злым голосом:
— Какого же чорта вы до сих пор молчали? — Он сжал свою бороду в кулак. — Впрочем, все равно, теперь все пропало. Чтобы оформить новый заказ через Москву, надо месяц, не меньше.
— Неужели вы думаете, что институт остановится перед… — запальчиво начал Николай и запнулся, вспомнив Арсентьева.
— Не думаю, а знаю. Сколько вам надо, чтобы кончить вашу модель?
— Месяца три.
— Вот видите. Добивайте-ка лучше американца.
— Чтобы на вашей доске создателей машины вы записали вместо Корсакова мистера Харкера? Нет, Аркадий Сергеевич, не выйдет. Не выйдет! — повторил Николай, весь словно ощетинившись. — Я в институте добьюсь своего, теперь меня ничто не остановит.
— Ладно, — подумав, сказал Ильичев. — Давайте попробуем. Я ваш союзник.
Уже в машине, по ту сторону заводских ворот, Николай вспомнил про Тамару. Впервые он забыл про нее, и именно тогда, когда она была где-то рядом!
В тот же вечер, оставшись один в лаборатории, Николай испытал регулятор на повышенную скорость. Он старался быть беспристрастным. Трижды снимал он основную характеристику, и трижды кривая отмечала на высоких скоростях недопустимый разброс точек.
— Можно что-нибудь исправить? — спросил он себя. — Нет, не представляю. А все же? Забудь о своем приборе на время. Нет, видно, Александр Константинович был прав: регулятор исчерпывает себя. Каждый самолет имеет свой потолок. Выше себя не прыгнешь.
Он выключил установку. Стоя перед регулятором, презрительно оттопырив верхнюю губу, он обратился к нему с короткой речью:
— Что, брат, не вышло? Молчишь? Дурак я был, что потратил столько времени на тебя. Я знаю, что за тебя кое-кто поборется, но я тебя доконаю. Чтобы ты пролез на машину будущего? Ни за что. Оставим тебя здесь, как памятник наших ошибок.
Следовало обстоятельно подготовиться к завтрашнему сражению с Арсентьевым. Он набросал перечень необходимых материалов для своего регулятора, календарный план, программу испытаний. Закончил в полночь. Поднялся из-за стола, потянулся до хруста в костях. Уходить не хотелось. Словно из далекого путешествия вернулся он в родные места. Вязкое оцепенение последних недель исчезло. Насвистывая, прошелся он вдоль высоких стеклянных шкафов. Ему представлялось, что рядом идет Тамара. Он взял бы ее за руки. Родная, любимая девочка с диковатыми зрачками. В старое время к ногам возлюбленных рыцари слагали драгоценные камни, золото, меха. Нелепые и смешные рыцари. Вот оно истинное богатство — смотри, Тамара!
На полках, теряясь в полутьме, рядами выстроилась армия приборов. Верные друзья, они приветствовали его возвращение, празднично поблескивая радужными переливами призм, воинственным сверканием латунных клемм, винтов, благородными бликами полированных футляров.
Как в настоящей армии, здесь были передовые отряды разведчиков — безответные работяги в потрепанных, расцарапанных коробках: простые амперметры, омметры, логометры, магазины сопротивлений, мосты, — они первыми вступали в бой, прощупывали, уточняли обстановку. Потом им на помощь спешили точные миллиамперметры, осциллографы, электрометры. И уже в разгаре сражения поднимались с атласных подушек важные, высшего класса точности гальванометры, фотометры, эталоны, потенциометры.
Если бы ты знала, Тамара, про увлекательную романтику каждодневных битв, разыгрывающихся в тиши лабораторий! А сколько поэзии таилось в метком и красочном техническом языке! Стоило только вслушаться в причудливые сочетания слов — шлейф осциллографа, каскад усиления или следящая система, коронный разряд, ливни электронов… — Из таких слов слагаются: поэмы!.
И если бы перевести сейчас на этот высокий язык его мысли, они, примерно, звучали бы так:
«…Одну строку в этой поэме должен написать я. И вовсе не для того, чтобы оправдаться перед тобою или завоевать твою любовь. Может быть, нам не суждено встретиться больше. Мне просто хочется, чтобы мы с тобою с каждым днем становились счастливее…»
На белом листе бумаги методично, один за другим выстраивались шалашики. Ровный строй лагерных палаток, скучный и однообразный. Карандаш чертил их, не допуская никаких отступлений. С каждой фразой Николая на бумаге прибавлялся новый шалашик.
Знакомая и, в сущности, безобидная привычка Арсентьева сейчас мешала сосредоточиться.
«Хоть бы придумал что-нибудь другое», — раздраженно подумалось Николаю.
Когда он кончил говорить, Арсентьев аккуратно подвел тоненькую черту под шеренгой шалашиков.
— Во-первых, я не могу принять на себя решение, — начал он ровным голосом, — столь серьезного вопроса, имеющего скорее административный, чем технический, характер и выходящего поэтому за пределы моей компетенции. — Карандаш поставил римскую цифру I, обвел ее скобкой и передвинулся на строчку ниже.
— Во-вторых, мнение мое, предварительное, повторяю — предварительное, складывается так: «А» — ТТЗ выполнено. Подождите, — карандаш предупредительно приподнялся, — возможно, это для вас является моментом формальным, но ведь и его надо учитывать; «Б» — ваше предложение представляет самостоятельную тему, со всеми последствиями относительно средств и времени, и «В» — я до сих пор имел основание надеяться, что вы стремитесь вернуться к вашей прежней теме. Поэтому я предполагал оставшиеся мелочи поручить Анне Тимофеевне и Песецкому, а вам буквально с завтрашнего дня дать возможность продолжать работу с Родиным.
Он приподнял веки и, отечески улыбаясь, напомнил.
— Я-то ведь попрежнему беспокоюсь за вашу диссертацию. Вам давно, давно пора, — смотрите, Агарков обгоняет вас.
Николай недоумевал: «Что это он — в самом деле заботится или угрожает?»
Поблагодарив Арсентьева, он напомнил, что если институт не решится отказаться от американского образца, то подведет весь коллектив Ильичева.
