Сквозь прямоугольные, без оправы, очки приветливо-рекламной улыбкой глядел молодой человек; бахрома волос вокруг преждевременной лысины делала его голову похожей на абажур; крупную, увесистую челюсть подпирал умело завязанный галстук.
Что ж, мистер В. Харкер имел право улыбаться! Он смеялся над Николаем, над его позорной слабостью, над тем, что Николай потерял столько времени, сил в борьбе с никчемными загадками, вместо того чтобы итти своим путем. Не послушался бы Николай с самого начала Арсентьева — его собственный, родной прибор был-бы уже, наверное, готов.
С этого дня приторная, самодовольная улыбка мистера Харкера все время стояла у Николая перед глазами. Досада росла и росла в нем, глухие неосознанные раскаты ее переносились недружелюбием на Арсентьева, даже на Песецкого, на Анну Тимофеевну — на всех, кто трудился над американским прибором.
Чувствуя, что дальше так продолжаться не может, Николай заставил себя сосредоточить все внимание на доработке усилителя. Пытался вернуть утраченное настроение надеждой на скорый конец, на продолжение работы вместе с Родиным, — все было безуспешно: он мрачнел с каждым днем.
Зайдя к Семену и просматривая его последние записи, он поймал себя на мысли о том, что если бы ему дали право выбора, он предпочел бы сейчас бросить даже их общий труд и заняться своим задуманным прибором. Он завидовал Семену — завидовал тому, что тот занимается заветным делом, завидовал его увлечению, азарту, и ему было стыдно за себя, словно он вдруг остановился, потеряв силы, желание итти дальше, а все кругом двигались вперед, и расстояние между ним и товарищами с каждым днем увеличивалось. У Семена наступила сейчас самая горячая пора, и, возможно, поэтому он не замечал того, что происходило с его другом. Николай был рад этому. Он вообще был сейчас рад всякому случаю, избавлявшему его от лишних встреч и разговоров. Работа над регулятором Харкера опостылела ему окончательно. Даже в тот день, когда Песецкий, сияя от счастья, объявил, что усилитель действует, Николай не ощутил никакой радости или даже зависти к тому, что его обогнали. Он стоял позади всех, глядя на шкалу ваттметра, на потрескивающие искры контактов, и думал, что вот теперь конец работы близок. «А дальше?» — спросил он себя и, посмотрев на гладко выбритый белый затылок Арсентьева, закусил губу.
Предстояло изготовление рабочего образца. Жадный до работы Песецкий постепенно припирал к своим рукам все руководство. Как-то само собой получилось, что и Анна Тимофеевна, и Люда, и все остальные сотрудники все чаще обращались с вопросами к Песецкому, и Николай с облегчением убеждался, что заказы в литейной проталкивались без его участия, и кто-то оформлял наряды для планового отдела и одалживал недостающие приборы соседей. Только Юра, как верный оруженосец, не мог свыкнуться с тем, что произошло. Он один упрямо продолжал признавать в Корсакове руководителя группы.
Николая тяготила и смущала эта молчаливая преданность. Чтобы отстраниться от суеты организационных дел, он взял на себя составление пояснительной записки. Но и сюда, в тихую заводь таблиц и примечаний, вторглась жизнь. В одном из последних номеров американского журнала Николай прочел, что регуляторы мистера Харкера заняли первое место на промышленной выставке в Нью-Йорке, и тут же был изображен мистер Харкер, получающий золотую медаль.
Арсентьев сам пришел в лабораторию и, плохо скрывая свое торжество, положил перед Николаем журнал с обведенной красным карандашом заметкой.
— Удостоверьтесь, что наш выбор был правилен. Золотая медаль! Обязательно включите сообщение об этом в вводную часть записки.
Подобное поведение никак не вязалось с привычно высокомерным равнодушием Арсентьева к их заданью.
«Ага, беспокоишься!» — подумал Николай.
— А знаете, Леонид Сергеевич, я, пожалуй, тоже доволен, что мистер Харкер получил золотую медаль. — Насмешка пробивалась в его словах. — Это наверняка означает, что лучшего они еще не придумали.
Иногда Николай ловил себя на том, что с нетерпением ожидает вечернего звонка об окончании работы.
Первое время, приходя домой, он по привычке тянулся к книгам. Потом бросил. Неотложных вопросов не было, а просто читать не хотелось.
Темнеть начинало поздно, и Николай до глубокой ночи бродил по душным улицам. Ему казалось, что день не кончился, что надо еще что-то делать, а делать было нечего, и возвращаться в свою такую же душную, тесную комнату не хотелось. Он никак не мог понять, что с ним случилось. Почему сейчас, чувствуя себя как никогда здоровым, полным сил и энергии, он был обречен на безделье, почему работа залилась у него из рук и он искал любого предлога, чтобы чем-то заполнить свое время?
Он записался в яхт-клуб. В автобусе по дороге к Островам он обнаружил, что в городе наступило лето.
Из подворотен взметались водяные дуги брандспойтов, лениво плыл по ветру пух цветущих лип, по стенам домов, покачиваясь, ползли люльки маляров и на черных земляных клумбах проступили задуманные садовниками узоры.
Команда яхты состояла из сотрудников института — людей, страстно влюбленных в море. Николай с азартом погрузился в веселые хлопоты оснастки, и на него быстро перестали смотреть как на пассажира. Он носился по судну, перепачканный свежей краской, и заправски ругал новые жесткие шкоты.
Через несколько выходов он освоился со ложной непривычной терминологией: бон, гик, бакштаг, стаксель. Поглядывая на «колдун» — ниточку, указывающую направление ветра, он учился рулить, выводя яхту в залив. Едва заметная желтая муть обозначала коварные мели, мимо которых скользила яхта на широкую гладь залива.
Ветер стих. Тяжелый тугой парус обмяк, бессильно захлопал полотнищем. Началась лавировка. Сменив усталых товарищей, Николай присел к борту и под команду рулевого тянул непослушные мокрые шкоты. Пришла его очередь отдыхать, он спустился в каюту, лег на койку. В иллюминаторах, сквозь дымно-лиловые сумерки, пробегали рощицы, затянутые прозрачной молодой зеленью, пустынные песчаные отмели, замытые до седины стапеля.
Непонятная, бездумная грусть овладела им. Он закрыл глаза и незаметно для себя стал обдумывать «обратную связь» своего регулятора. Сколько он ни твердил себе, что бессмысленно тратить время на прибор, преимущества которого превышают требования технического задания, тайком от себя он продолжал жить только им. Независимо от его воли, от его желаний, плод его раздумий рос, формировался, и все чаще он ощущал его требовательные толчки — выйти на свет, на лабораторный стол, задвигаться в зеркальных шкалах приборов, загореться малиновыми нитями накала в лампах.
Его позвали наверх. Принимая обитый медью полированный руль, прислушиваясь к журчанию зеленой волны за кормой, он понял, насколько непрочны и мимолетны были эти радости по сравнению с тем, от чего он отказывался.
Яхта причалила к Парку культуры. Николай присел отдохнуть на скамье. Духовой оркестр играл вальс. Легким морским прибоем шумел асфальт под ногами танцующих. В скользящих цветных лучах прожекторов лица выглядели мечтательными и серьезными. И среди них вдруг удивительно знакомые черные зрачки царапнули его любопытным взглядом и скрылись в толпе. Пары двигались по кругу, и он нетерпеливо ждал оборота этой веселой карусели.
Странная встреча! Теперь казалось, что именно ее, свою забытую соседку по Публичной библиотеке, ему давно хотелось разыскать. Когда она появилась на другом конце площадки, музыка смолкла. Он поднялся, подошел на расстояние нескольких шагов. Она стояла с высоким белокурым молодым человеком, рассеянно оглядывая гуляющих.
Заиграли вновь, он не разобрал — что, однако шагнул и, наклонив голову, уставясь на красные, с толстой каучуковой подошвой туфли молодого человека, сказал:
— Разрешите пригласить вашу спутницу?
— Нет, — поспешно ответила девушка, — извините, я устала.
Николай круто повернулся и, щурясь от прожекторов, зашагал в глубь парка. Вечер смыл краски, оставив на земле неуловимые оттенки дневной пестроты. На темной глянцевитой траве лежали плотные тени черных деревьев. Листва шумела над самой головой.
«А с каких это пор, друг любезный, ты так быстро сдаешься?»
Он прислушался — трубы, вздыхая, вытягивали последние такты. Чуть ли не бегом он вернулся назад и, когда дирижер лихо выкрикнул «вальс-финал», отыскал ее и спросил, теперь уже: в упор глядя ей в лицо:
— Надеюсь, вы отдохнули?
Девушка, неприязненно сморщив переносицу, несколько секунд удивленно разглядывала Николая. У молодого человека задрожал в уголках губ приготовленный смешок. Неожиданно она расхохоталась и сразу же дружелюбно подала руку. Николай сунул сверток с полотенцем и плавками ошеломленному молодому человеку и вступил в поток танцующих.
