«Это все мое королевство», – Деспина забралась на ветку вяза у дороги и вытащила из рюкзака бинокль.
Почти во всех домах шторы были задернуты наглухо – соседи по воскресеньям предпочитали спать, как сурки... В целом, ничего интересного увидеть не удалось, к тому же со стороны леса дул пронизывающий ветер, и девочка порядком замерзла.
– Смотри, пап, я – неуловимый Джо!.. – Деспина промчалась на мотороллере мимо, когда Валду Рейтель открывал ворота гаража.
– Ты куда, инфанта? – крикнул Рейтель.
«Папа все-таки тормоз... И как надоело это дурацкое прозвище – инфанта!.. Догадываюсь, что будет делать Хелин, пока отца нет дома, – оглянувшись на окна спальни матери, фыркнула Деспина. – Интересно, а куда в такую рань собрался Валду?...»
Высохший красный плющ свисал с фасада почти каждого дома на улице Маринеску... Деспина сладко зевнула, не выпуская из поля зрения машину отца. Она любила просыпаться рано, второе прозвище, которым ее наградил Валду с детства, было: «Чертик проснулся!»
«А папочка в самом деле поехал на работу», – удовлетворенно отметила она, глядя, как отец заходит в офис.
Мотороллер издал короткое рычание и, развернувшись у магазина «Кактусы», помчался к реке.
Кровь
В туалете взорвалась лампочка, когда Хелин зажигала свет. Она сегодня проспала отъезд своих «жаворонков» – мужа и дочери, вдобавок домработница взяла выходной... Хелин, ворча, натянула перчатки, чтобы убрать осколки, но забыла о ногах в открытых слаксах и с размаху наступила на стекло, порезав большой палец.
– Боже... Черт! – проворковала Хелин, но ее никто не услышал.
Несколько минут она вытаскивала пинцетом стекло из раны, сидя в позе лотоса на кухонном диване. От туалета до кухни тянулась алая глянцевая дорожка, которую потом вымоет домработница...
Хелин сварила кофе, стараясь не наступать на палец, из которого продолжала капать кровь. На душе было какое-то забытое умиротворение, словно она только что спустилась с чердака, надышавшись озоном перед грозой... С самого детства она любила эти часы сладкого одиночества, когда в доме не было ни одной живой души.
Что касается боли, то с ней у Хелин были свои особыеотношения...
Боль возбуждала острое и сладкое чувство жизни, которое бурлило в ней, несмотря на внешнюю холодность. Да-да... Именно боль и вид крови напоминали, что она живет именно сейчас, в этот самый миг!.. А вот комфорт с чаепитиями у камина, кроме зевков, не вызывал ничего.
Может быть, поэтому Хелин редко опускалась до расспросов, где полночи был супруг и о чем с хитрым видом помалкивает дочь. Во взрослеющей девочке Хелин с немалой долей брезгливости узнавала себя, и о чем размышляет маленькая дряньДеспина, предпочитала не заморачиваться.
Хелин, морщась, пила горький кофе и вспоминала вчерашний разговор:
– Отойди от гаража, Деспина!.. Считаю до четырех...
– Почему до четырех, мам?... Я всего лишь хотела взять свой мотороллер.
– Не зли меня, слышишь?... Еще раз возьмешь мою машину...
– Я не беру ее больше...
– Я знаю, как ты не берешь, безалаберная дрянь!
– От дряни слышу... Я давно догадалась, что ты меня не любишь!.. – бросила Деспина и с ненавистью запустила в нее куском сыра, который ела.
Хелин поежилась... Ненависть дочери не вызывала почему-то в ее душе ответного драйва.
С болью было как-то легче...
Вендетта
Обтекаемый вишневый минивэн «Мерседес-V-280» проехал мимо и скрылся за поворотом. Дом на самом краю Тапы – за большим забором, с садом и бассейном. И сюрреалистичный пейзаж вокруг – конца мартовского природного беззакония... Улица Маринеску. Меня, как на край обрыва, тянуло туда.
– Пошли, Бобби!
– Р-ррр-гав?...
– Пошли, Бобби!.. Пошли со мной.
Кабысдох поднял ухо и потрусил следом... Выходной день подходил к своему логичному завершению, а я снова так и не отдохнула.
– Долой девичий стыд!.. Ты ведь хочешь вендетты?... – подначивала меня каждый день сумасшедшая, я уже поняла это, старуха.
А я думала совсем-совсем не о вендетте, честное сорокалетнее... Моя жизнь перевалила за Рубикон, я была одинока, жила в казарме с расшатанными полами, дверями и нервами и с сединой под медью поредевших волос, которые я все-таки покрасила самой дешевой краской.
Вчера я видела дочку Валду Рейтеля. Она заходила в магазин и выбирала цветы.
– А вы русская?... – спросила она, разглядывая меня во все глаза.
– А разве не видно? – пожала плечами я.
– Какой у вас потертый бархат на платье... Можно мне вон тот траурный венок, – попросила она ритуальное изделие из сухоцветов и, как ни странно, купила его.
– Сейчас девчонки увлекаются готикой, – проворчала пани Остальская, когда дочка Рейтеля ушла. – А может, она сатанистка, а что?...
Я не стала спорить, подумав: девочка как девочка. Ничего особенного, за исключением того, что она дочь Валду Рейтеля.
Серый и очень грязный кабысдох сидел на дороге и ждал меня. Терпению этого пса могла бы позавидовать любая золотошвейка... Увидев, что я подхожу, он вскочил и радостно попросил есть.
– Пошли, Бобби!
– Р-ррр-гав?...
– Пошли, Бобби! Пошли...
А назавтра...
Респектабельная радиостанция на улице Титсу. Я всего лишь проходила мимо и прочла объявление: «Требуется делопроизводитель».
По тротуару навстречу мне бежал бесшерстный сфинкс пани Остальской. Кот узнал меня и побежал следом, и мы вместе вошли в магазин «Кактусы», сначала он, за ним – я. Схватив сфинкса за шкирку, старая пани ехидно поинтересовалась:
– Ты видела?
– Что, Анна Рудольфовна? – Я высунулась из-за ширмы.
– Ему требуется делопроизводитель!
– Кому? – Я слушала вполуха, потому что застегивала мелкие пуговицы на бюсте.
– Рейтелю!
– А при чем здесь я?...
– Иди туда, устраивайся, – упрямо мотнула головой старуха.
– За каким чертом?... – шепотом спросила я, одевшись в бархатное платье.
– Вендетта! – сквозь зубы прошипела эта старая ведьма... Господи боже мой!
И что вы думаете, я пошла... Но сперва завернула в пуб, чтобы выпить пива – для храбрости.
– Еще? – Надо мной возвышался бармен с волосами, торчащими из мясистых ноздрей. В пубе было людно, несмотря на позднее утро.
Не торопясь, я расплатилась, вышла на улицу и огляделась.
Было двадцать третье марта, и по брусчатке улицы Пик мчался теплый ветер. «Тише, мыши, – кот на крыше, а котята еще выше!» – пел мне Илья с облака, я подняла голову и, не опуская ее, свернула на улицу Титсу, чуть не налетев на столб. Мимо, обогнув меня по касательной, пробежал какой-то бродячий мужчина – за ним мчалась его развевающаяся борода...
– Эй! – узнала я его и позвала: – Лева, стой! Это я...
Лев Сенобабин оглянулся и припустил еще сильнее... Похоже, он от кого-то убегал, сообразила я и, толкнув тяжелую дверь, вошла в офис радиостанции. На меня оторопело взглянул двухметровый охранник.
– Чего вылупился?... – тихо спросила я его и прошла мимо.
– Ничего, – сипло оправдался охранник.
Теперь я работаю у того, кто отнял жизнь моего мужа...
У вас с нервами как?...
Я вошла в офис радиостанции и поняла, что мои шансы ничтожны, как ни крути. Всюду сидели девушки, – на всех стульях и диванах. Мало того, еще больше девушек стояло, подпирая стены, перед дверью отдела кадров. Сочные и эффектные эстонские девушки с литыми ляжками, которые невозможно ущипнуть, как ни пытайся!..
Не помню, почему я не ушла, а, заняв очередь, стала дожидаться, ну а чего, скажите, я могла дождаться в этом благоухающем духами «гареме», в который попала примерно так же, как муха в варенье.
«Попытка не пытка, Саш!» – сказала я себе тихо, но ближние девушки все же услышали и взглянули на меня с презрительным сочувствием. Еще бы, они думают – им никогда не исполнится сорок, ага-ага...
Ага-ага. Как же!
И еще они уверены, что в сорок-то, уж точно, – пора на кладбище. Да-а-а, как же!.. Разбежались!
Я села на освободившийся стул, вытащила вчерашнюю газету и стала разгадывать огромный страничный кроссворд. Я почти отгадала его, когда вышедший кадровик кивком пригласил почему-то меня, хотя впереди стояло не меньше десяти прекрасных претенденток, пришедших ранее... Я пожала плечами, кинула кроссворд в сумку и вошла в открытую дверь отдела кадров. На ней висела табличка – «Лорд».
Кадровик, изучив мой паспорт, поинтересовался:
– Что вы умеете, Александра Ивановна?
– Все, – не стала париться я.
– Так не бывает. – Лорд усмехнулся и встал. Костюм сидел на нем кривовато.
– Я печатаю... Со скоростью света, – не стала скромничать я и присела на стул напротив.
– Это не профессия, – кадровик покосился на мои гладкозачесанные волосы и костюм «джерси», который был мне явно велик.
– Я десять лет проработала секретарем главного врача, – ввернула я свой главный аргумент и, подумав, добавила: – И люблю свою работу.
