— Что ты прицепилась к этому кактусу? — раздражённо спросил он с порога.
— Он выживет здесь в мороз? — задумчиво спросила я, даже не обратив внимания на его появление.
— Ну вроде несколько лет живёт нормально, — процедил он. — Мы начнём консультацию или нет?
Я подошла к столу. Но не смогла промолчать — оно царапало моё горло, как иголками кактуса.
Это и было похоже на расцветший кактус в моей груди.
— Надеюсь, вы не возражаете против такого расстояния? — и зло посмотрела на него исподлобья. И тут же опустила взгляд. Вот и весь мой скверный характер, о котором так много говорила Ира. Мне будто выдрали все мои когти. Я терпеть не могла это бессилие.
— Мне вообще плевать, Юдина, где ты сядешь.
Ну конечно. Я высоко подняла подбородок, чувствуя на себе его взгляд, пытавшийся меня ужалить. Во мне было дикое непонимание, почему, откуда оно так жжётся, но я не собиралась сидеть и плакать, потому что он меня недолюбливает.
Пошёл он к чёрту. Надеюсь, ему колет глаза моя яркая помада.
Он не хотел иметь со мной ничего общего — я тоже не хотела его видеть.
Так мы и смотрели друг на друга — со скрытой враждебностью.
— Если ты ещё раз отвлечёшься, я…
И надо было именно в этот момент самолёту пролететь по нашему небу. Конечно, я повернула голову, и все его слова сжевал шум.
А когда я повернулась обратно, он уже смотрел на меня со злобой.
— Ты какое-то бедствие, Юдина, — это прозвучало как оскорбление. И во мне резко пропало желание противоречить — остался только уязвлённый взгляд несчастного забитого животного. Я вздрогнула, и он растерянно моргнул.
— Извините, не хотела.
Почему я так его раздражаю?
Я поправила прядь, выпавшую из пучка, и его взгляд спустился с волос к моей шее, когда он забирал у меня из рук распечатанные листки.
Он ничего не сказал. Зато высказал по поводу моего отвратительного почерка — но я чувствовала, дело почему-то не в этом.
*
Мне нужно было увидеть его сегодня ещё один раз. Ещё один мучительный раз — когда должна быть контрольная. Без взглядов на него, только в листок с заданиями.
Я кинула на него лишь один неловкий взгляд, надеясь, что он на меня не смотрит, но он смотрел. С ожиданием. Кивнул на задания — делай, мол, не отвлекайся. Со знакомой издёвкой.
О боже. Проклятая школьная термодинамика, которой я совсем не уделяла времени. Устремлялась сразу к чему-то более сложному и страшному. Чем больше я на них смотрела, тем больше хотела расплакаться от своей тупости.
Одноклассники пытались списать, но он пресекал это, даже особо не следя за обстановкой в классе. Не убирая глаз с книги, он спокойным голосом говорил: «Красильникова, два, можешь даже не пытаться», или «Котелкин, телефон и работу на стол и на выход».
Я не пыталась. Я пыхтела, краснела и беспомощно смотрела в потолок.
И наткнулась на его взгляд. Он наблюдал за мной.
А потом встал с места и неторопливо направился ко мне, не контролируя, конечно же, свою грацию. Я зашевелилась, испугавшись, что забыла какие-то шпаргалки или оставила учебник открытым на парте.
Но он лишь склонился ко мне, глядя на задание и на моё решение. В животе у меня что-то зашевелилось. Не бабочки — крокодилы. Я чувствовала внутри себя лезвия и острые клыки. И его волосы, почти прикасавшиеся к моей щеке. Целые бесконечные несколько десятков секунд, раздробленные на дикие толчки моего сердца.
Глаза Веры, округлившиеся над её пустым листком, надо было видеть.
— Формулы ты совсем не учишь, да, Юдина? — хмыкнул он.
И отошёл также, как подошёл. Я была в шоке ещё несколько минут, прежде чем поняла, что это была… своеобразная помощь?
Он никогда такого не делал. Что-то невесомое, но сильное сжало моё сердце в кулак. Так и не разжало до конца урока.
Я вспомнила нужную формулу и кое-как решила задачи. И довольная, выпорхнула из класса, сопровождаемая его насмешливым взглядом.
Глаза Веры так и не вернулись в обычное состояние. Я боялась, как бы они не лопнули.
— О мой Шива, он сделал что? — спросила Насвай, которая почему-то до сих пор ходила с нами. — Вер, ты видела? Эти шаги от ненависти до любви.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я, мёртвая, смотрела в стену. Вера тихо пищала.
— Его ведь посадят, капец, — продолжала Насвай.
— Не придумывай, — отмахнулась я, когда мы пошли прятаться от химички в библиотеке.
— Кажется, он разглядел в тебе талант, — размышляла вслух Вера, но глаза её были всё такие же огромные. — Или… я не знаю, но что-то произошло определённо.
— Я думала, он идёт меня сожрать, — в ужасе прошептала я.
Мы уже сидели за самым дальним столом, прикрытые древними книжными шкафами от глаз придирчивой библиотекарши. С каждым скрипом наших стульев мы шикали друг на друга и делали страшные глаза.
— А я подумала… блин, ну он шёл весь такой уверенный, не знаю… — совсем запуталась Насвай.
— Сначала подумай, потом говори — сколько раз я тебе объясняла? — терпеливо втолковывала ей Вера, пока я всё ещё не могла прийти в себя.
— Да вы и так поняли. У нас с вами миндальная связь.
Я тоскливо смотрела на дождь, лившийся стеной, за которой не видно аллеи. Весной там красиво цветёт сирень. Сейчас же — лишь тусклая серость.
— Вы думали когда-нибудь сбежать отсюда? — вдруг спросила я, всё ещё глядя в окно. — Это место… Черёмухино… оно так давит. Даже название дурацкое. Как Марусино какое-то.
— Говняхино, — заржала Насвай, и я ударила её по плечу, когда библиотекарша вскрикнула что-то со своего места.
— Не знаю, кто хочет здесь остаться — только Красильникова какая-нибудь, — фыркнула Вера, и мы захихикали.
— А мне всё равно.
— Да тебе-то да. Жила бы хоть в Зимбабве, хоть в Дубаях — спала бы всё равно на лавке вокзальной.
Я смотрела в окно, и мне так хотелось подорваться с места и сбежать, не собрав рюкзак и не купив билета — просто так, пешком по асфальту. Но во мне не хватало сумасшедшинки. Была только червоточинка, и она смердела и — мне казалось — была всем видна, как брак на витрине.
Тогда меня постоянно преследовало какое-то томление — будто совсем вот-вот, через миг со мной что-то случится. Что-то невероятное и особенное. Мне казалось, жизнь для меня обязательно приготовила какое-то чудо, будто я её любимый ребёнок, а у меня будет день рождения.
И я видела то же восторженное ожидание в глазах моих сверстников — ещё не взрослых, уже не детей. Стоявших на пороге городка, сжимающего, как тиски, смотрящих куда-то в бесконечность, где нас ждёт свобода — там ведь так много места и звёзд.
Только бы вырваться и бежать со всех ног.
Но мы всё ещё бежим, а у жизни нет любимчиков. Понимаешь это, когда подарки приходится вырывать силой, а потом терять в середине пути.
Тогда мы смеялись и обсуждали наше будущее, в котором Вера была поэтессой с миллионами тиражей, я с научной степенью — нет, даже тремя, а Насвай… ну, она хотела попробовать всю шаурму в мире.
Мы ели сухой доширак, обсуждали одноклассниц и были смешными и воздушными, дышали навзрыд и легко, не зная, что уже через несколько лет задохнёмся смогом и станем кладбищами людей, которых уже с нами нет. Мы станем полниться мечтами с остановившимися сердцами и еле живыми планами на неделю, год, но больше не на целые века.
Когда-то мир не казался мне враждебным убийцей, полотном, полным одиноко проплывающих спутников, а закрытой дверью, в которую надо лишь постучать.
И да, мороженое «Лакомка» будет продаваться только громкими тётками в электричках. Это главное разочарование моей взрослой жизни.
*
— Юдина, зайди ко мне.
Этот голос настиг меня на парковке, пока мы незаметно от химички пытались сбежать с девочками. Они тут же стали делать страшные глаза.
Александр Ильич возвращался со стаканчиком кофе и не дал мне шанса даже сбежать, тут же поймав властным тоном.
Я не стала задавать вопросов, не стала возмущаться, пусть после уроков мы не должны были встречаться сегодня. Себе же дороже.
